Легкий завтрак в тени некрополя

– Нет, – сказал я и снова попятился.

Но в моем голосе, видимо, не звучало былой уверенности, потому что Агриппина застегнула куртку и подвела черту:

– Значит, договорились – Ацерронию я отпускаю, – повернулась и вышла из комнаты.

А я еще какое-то время стоял, словно загипнотизированный ее взглядом. А потом взбесился. Выбежал следом за ней из комнаты и крикнул:

– Если она уедет – я тебя убью!

– Возможно, это уже не самое страшное… – прозвучал голос Агриппины из гостиной.

Я запрыгнул обратно в свою комнату и хлопнул за собою дверью так, что нервная Ацеррония, как страус, вероятно, натянула юбку себе на голову.

Я слышал, как они бегали по дому, собирая вещи Ацерронии, как звонили по телефону, выясняя расписание поездов, как пробовали вызвать такси, но где же его в Байях найдешь… По моим представлениям, поезд на Рим отправлялся только завтра утром, но Ацеррония ни за что не хотела оставаться на ночь в доме, боясь, вероятно, что в силу какой-то причины она вынуждена будет остаться с нами навсегда. Они даже позвонили в местное отделение охраны правопорядка в надежде, что козлы выделят машину и подвезут их до вокзала. Но там, видимо, удивились такой поездке на ночь глядя, и им пришлось наговорить кучу глупостей о какой-то мифической подруге, которая проживает как раз возле вокзала и где потаскуху Ацерронию ждут и днем и ночью. В отделении, должно быть, согласились подвезти их, и машина у козлов оказалась свободна, да потаскухи вдруг передумали, вероятно из опасения близко контактировать с силами охраны правопорядка ввиду пикантности ситуации. Извинились и сказали, что доберутся сами. И тогда они, как я понял из выкриков, решили переплыть озеро на лодке и тем самым сократить путь до железнодорожной станции.

Я лежал на кровати и чувствовал, как у меня все клокочет от ярости. Почему вдруг, спрашивал я себя, все должно подчиняться ее желаниям? Хочу – родила, хочу – дала. Неужели жизнь в этом мире подчиняется только желаниям женщины? Почему вообще есть какая-то фатальная необходимость в женщине? Мужчина заканчивается там, откуда он появился, и становится зависимым от этой пропасти, которая его выбрасывает, а затем снова поглощает. Бильбоке. Только женщина по своему желанию выбирает продолжение игры. Стало быть, именно она такого продолжения хочет… Бильбоке…

Я встал с кровати и разделся догола. Затем погасил в комнате свет и выскользнул на балкон. Перелез через решетку и спрыгнул в сад. Подошел к окну в гостиную и посмотрел. Ацеррония и Агриппина уже собрали вещи и стояли посреди гостиной, о чем-то совещаясь. Потом Ацеррония крикнула в потолок «До свидания!», обе прислушались, еще немного постояли и пошли к выходу. Я спрятался в кустах и даже почуял знакомый запах обеих потаскух, когда они проходили мимо.

Они шли и щебетали, аки куропатки, по дороге к озеру. Ацеррония сразу же за калиткой пришла в хорошее расположение духа, Агриппина, видимо, тоже вздохнула с облегчением, считая, что ситуация разрешилась от бремени сама собой. Я скользил за ними по траве, по траве, по траве до самого озера. Сгустившаяся темнота скрывала мое присутствие, и, пока они гремели веслами, отвязывали лодку и, хохоча, сталкивали ее в озеро, я сидел по уши в холодной воде в каких-то двадцати метрах от них. Вечер был поздний и тихий, ни ветерка, ни тучки, ни души кругом. Только я и две потаскушки в лодке.

Когда они оттолкнулись от берега, я набрал в легкие побольше воздуха и нырнул, стараясь плыть под водой как можно дольше. Но зря я так старался, потому что потаскушки были слишком увлечены веслами и слишком беззаботны, чтобы глядеть по сторонам. И выплыл я совсем недалеко от лодки, два осторожных движения – и вот уже незаметно для них я ухватился за корму. Не мешая им отгрести подальше от берега, я покуда особо не высовывался, да Ацеррония, сидящая на корме, назад не оглядывалась и невольно прикрывала меня спиной. Агриппина гребла сильно и без женского кряканья от натуги. Наконец я решил, что довольно, подтянулся на руках и влез в лодку со словами: «А вот и я, крошки». Ацеррония отпрыгнула от меня к Агриппине и заскулила. А я стоял на корме, широко расставив ноги, и причина нашего недопонимания болталась у меня между ног, как маятник.

– Сморчок, – сказала Агриппина, указывая веслом ниже моего живота.

И тогда я стал раскачивать лодку. Раскачивал, раскачивал, раскачивал, раскачивал. Ацеррония и Агриппина молча следили за моими действиями, одна с ужасом, другая с равнодушным спокойствием, в конце концов лодка перевернулась и все оказались в воде.