Легко на сердце

– Я понял, Лен. А вообще… Хорошо, что мы с тобой поговорили, а?

Она ничего не ответила, просто погладила его по руке.

Да что тут ответишь? Не надо иногда слов, не надо совсем. И так все понятно. Ну, если близкие люди. Сибирская кровь его Ленка. Совсем не трепло.

Чтобы я поняла?

Расскажи Богу о своих планах, чтобы он посмеялся. Только решила, что будет счастливой!..

Авария была страшная. Жуткая. То, что он выжил, было из разряда чудес. Так говорили врачи. Чудес было много – то, что авария произошла на «Динамо», а это в трех минутах езды от Боткинской. То, что в травме в тот день задержался заведующий – просто чудом остался до вечера. То, что заведующий был близким знакомым и прекрасным хирургом. То, что в тот вечер дежурила отличная бригада анестезиологов и реаниматологов. Просто так все совпало. Совпало, чтобы он выжил. Чтобы она поняла. Поняла то, что понять следовало гораздо раньше, но, как говорится, что есть, то и есть.

Нет! Благодарить за такую науку – да не дай бог! Просто… Так вышло.

И ничего не было важнее, чтобы он, ее муж, опутанный трубочками, подключенный к мониторам, дышащий через аппарат искусственного легкого, окруженный врачами, просто был жив. Просто остался на этом свете. В любом состоянии, честное слово. Вот здесь она ничуть не кривила душой. Ни минуты. Сидя в больничном коридоре возле реанимации, где лежал ее муж. Ее любимый.

Она сидела на кушетке и молилась. Молитв она не знала – ни одной. Молилась своими словами – старенькая нянечка сказала, что так тоже можно. Господь услышит, если от сердца.

И она просила. Умоляла. Извинялась и требовала. И снова просила. И еще – обещала. Обещала, что дальше, ну, если все будет… Она – никогда. Ни разу и ни на минуту! Не посмеет подумать, что у нее что-то не так. Честное слово!

Потому что стыдно. Неприлично. Ужасно. «Ты дал мне это понять? – прошептала она, подняв глаза к потолку. – Ох, как жестоко! Прости, но очень жестоко! И потом – а при чем тут он? Ну, если я.

Я, а не он?»

Бог услышал ее – или судьба. Муж выжил и даже вышел из этого ужаса с наименьшими потерями. Полгода на костылях – мелочь, подумаешь!

Два месяца она жила рядом в палате. После реанимации. Два месяца ужаса, растерянности, страха и ожиданий. Шестьдесят дней качался маятник – то вправо, то влево. То хуже, то лучше. Два месяца молитв и надежд. Два месяца горя и счастья – оттого, что он рядом и дышит. Открывает глаза. Говорит – сначала помалу, два слова, не больше. Но все равно великое счастье! Ложка бульона, глоток воды, полстакана сока. Кусочек мясного суфле. Половинка творожника. Блюдечко каши.

Пятнадцать минут телевизора – новости. Нет, хватит, устал. Да и что там услышишь хорошего, господи!

Первая улыбка и просьба открыть окно. Первая спокойная ночь – без наркотиков. Первая просьба – почитай мне Толстого. «Анну Каренину».

Теперь очень многое у них было впервые. И это было… таким открытием. И таким счастьем, что…

Что просто кошмар думать про то, что должно было случиться, произойти, чтобы она поняла!

Через год с небольшим после аварии им разрешили поехать на море. Отель выбрали на самом берегу, в октябре, ну, чтоб без жары гарантированно. Погода была нежной и тихой – солнце по-осеннему медленно потухало и не докучало. После завтрака они шли на берег, садились в шезлонги и просто смотрели на море. Подолгу молчали. Иногда читали или дремали. Иногда болтали. Так, о чепухе. Строили планы. Мечтали, чтобы дочь наконец вышла замуж и поскорей, поскорей, осчастливила внуками.

– Ты кого хочешь – пацана или девку?

– А мне все равно. Лишь бы был!

«И ты – лишь бы был. Просто был рядом, и все».

Казалось бы – малость!

Чтобы я понял?

И вся, собственно, жизнь. Сашка прожил еще три года. Тяжело, трудно и – очень счастливо. Иногда приезжал Прокофьич и увозил их на заимку. Естественно, летом. Они лежали на берегу озера, смотрели на воду и подолгу молчали. Если поднимался ветерок, жена тут же начинала тревожиться, вскакивала и укрывала мужа одеялом. Потом доставала из сумки еду – вареное мясо, хлеб, огурцы – и принималась его кормить. После еды Сашка блаженно откидывался на раскладном стуле и закрывал глаза. Засыпал.

Лена шла мыть посуду, протирала ее полотенцем, поправляла под ним подушку и подтыкала одеяло, садилась рядом и смотрела на него, спящего.

Лицо его было спокойным и безмятежным. И как ей казалось – счастливым.

Впрочем, наверное, так и было. Женщины в таких делах ошибаются редко.

Когда касается счастья или речь идет о любви.

Вечнозеленый Любочкин

Любочкин проснулся среди ночи, открыл глаза и испугался – господи, вот ведь со сна! Забыл, что вчера загремел «под панфары». Уличный фонарь светил желтым светом прямо в глаза, и он сел на кровати, свесив худые, мосластые ноги.

В палате стоял мощный храп. Рулады раздавались со всех сторон и разнились мощью, «мелодиями» и интервалами.

Пахло лекарством и мокрой мешковиной. Любочкин поморщил нос, нашарил под кроватью тапки, встал, подтянул «семейники» и пошел к двери.