Легко (сборник)

— Да как тебе сказать, — мнется Пашка, — есть, конечно. Чудо. Просто чудо. Сюда просилась со мной. Только, понимаешь, ей всего восемнадцать. Чувствую себя рядом с ней старым дураком. И вижу, что влюбилась она без памяти. Смотрит на меня преданными собачьими глазами. Но она девчонка, понимаешь, еще девчонка.… А я старый дурак.

— Мы ровесники, — говорю я. — Называя себя старым дураком, ты оскорбляешь меня.

— Ты вообще трухлявый пень, — снова машет на меня рукой Пашка. — Вот что ты сам сделал для того, чтобы стать счастливым?

— Счастье — это миг, — отвечаю я, — следовательно, «быть счастливым» нельзя.

— Так лови этот миг, балда, — стучит себя по голове Пашка. — Лови и живи этим мигом. Вот честно. Только честно. Тебе сорок. Что ты еще хочешь в этой жизни? Ну, чего? Славы? Известности? Успеха? Денег? Ладно, слава и известность отпадают, это и есть успех. Денег? Что?

— Деньги, к сожалению, вещь необходимая, — говорю я, — но и деньги, и все остальное — это вторично. Вторично по отношению к чему-то иному.

— По отношению к чему иному? — не отстает Пашка.

В кухню на минуту заходит тетя Нина и ласково говорит Пашке:

— Павлик, отстань от Вадима. Дай поесть человеку.

— Спасибо, тетя Нина, мы уже пьем чай. Котлеты и борщ были замечательные.

— Мама, — вмешивается Павлик, — ты ничего не понимаешь. Твоя стряпня настолько вкусна, что мне постоянно приходится отвлекать его, чтобы он не подавился или не захлебнулся.

— Тетя Нина! Все по высшему разряду!

— Кроме одного, — вздыхает, уходя, тетя Нина, — боюсь, что я не успею побыть бабушкой.

— Слабак, — говорю я Пашке.

Пашка хмурится, достает из шкафчика бутылку водки и наливает ее в два маленьких зеленых стаканчика.

— Я думал, что ты меня покатаешь, — разочаровываюсь я.

— Покатаю, — отвечает Пашка. — Ты пей. Я мамке еще не сказал, но, похоже, все идет к тому.

— К чему «к тому»? — не понимаю я.

— Насчет внуков, — шепчет Пашка. — Я, собственно, на разведку приехал. Собираюсь через неделю Наташку сюда привезти.

— Зачем? — опять не понимаю я.

— Идиот, — повторяется Пашка. — Мы уже на шестом месяце. А она только-только перешла на второй курс. Родители ее ничего не знают. Отболталась чем-то, что на каникулы не приехала. А ведь и рожать еще. И не расписаны мы. Ей восемнадцать. Кошмар!

— Павлик! — хлопаю я его по плечу. — Молодец, старый развратник! Это же здорово! А где ее родители?

— Да тут недалеко, — снова закуривает Пашка. — Камышин. День ехать. Даже меньше.

— И чего ты волнуешься? — спрашиваю я. — Рожайте ребенка и туда. Что? Не поймут?

— Поймут, конечно, — Пашка бросает недокуренную сигарету в окно. — Только ее родители младше меня. Отец — на два года. А мать — на три с половиной. Что предлагаешь делать?

Я развожу руками. Пашка закуривает снова, наполняет кухню клубами и, открыв окно, машет створками.

— Мама не любит дым, — объясняет он. — Кстати, Наташка тоже. Нет жизни курящему мужчине. О чем ты задумался? Ты меня слушаешь? Да я тебе бесплатно такие сюжеты раздаю!

— Да с таким сюжетом, Павлик, романов с тысчонку будет.

— И как они заканчиваются?

— В основном трагически.

— Ерунда. Я не умею трагически, — говорит Пашка, вновь наливая водку. — Что бы я ни делал в этой жизни, у меня всегда получается или весело, или хорошо.

— Лучше хорошо, чем весело.

— Весело тоже неплохо. Вот ты о чем сейчас пишешь?

— Так … Историю с несколькими действующими лицами….

— И кому это интересно?

— Во-первых, мне…

— Ты не относишься к категории потребителей. Весь секрет твоих неудач, что ты не являешься источником положительных эмоций. Стране нужен положительный герой. Вадик. Напиши про меня роман. Ну, хотя бы повесть. Я профинансирую издание. Тысяч десять тираж гарантирую.

— Нет, Павлик, я не хочу работать над образом положительного героя. Я не знаю, что это такое. И ты не совсем положительный герой, Павлик. Ты чего-то не договариваешь. Ты не был удивлен, когда я сказал, что нашел Ритку.

Пашка снова бросает недокуренную сигарету. Подходит к окну и долго смотрит в сторону верхушек деревьев, корпусов гостиницы «Измайлово» и туманной дымки, съедающей многоэтажки Преображенки.

— Ты понимаешь, — он впервые смотрит мне в глаза. Впервые с того момента, как я заговорил о Ритке. — Понимаешь, это я помог им с визами и документами. Я не мог сказать тогда тебе этого. Я дал ей слово. Ты понимаешь?

«Понимаю», — думаю я.

— Ты же знаешь. Мне было еще тяжелее. Я всегда любил ее. Я и не женился поэтому. Но я любил и тебя. И люблю.

«Я знаю», — думаю я.

— Ну, скажи мне какую-нибудь гадость, — просит он.

— Дурак ты, Павлик, — говорю я ему.

17