Легко видеть

Иньсукский каскад они оставили за кормой в предпоследний день пути и, пройдя несколько достаточно хлестких шивер, остановились на ночлег недалеко от устья Так-Сука. То ли поддавшись накопившейся усталости, то ли просто от того, что немилосердно болели полопавшиеся от частого погружения в мягкую, почти бессолевую воду Кантегира кончики пальцев (кстати, точно так же они полопались и в первом походе), но Михаил закопался со сборами и упаковкой добра даже сильнее обычного. Марина, ранее сдерживавшаяся в таких ситуациях и старавшаяся употребить время ожидания его готовности к отправлению в путь на сбор ягод или грибов, на сей раз взорвалась. Она громким, неприятно резким голосом бросала ему упрек за упреком, что он не считается с ней, что из-за него она опаздывает на работу и из-за этого у нее там всегда неприятности, и что таким темпом они никогда не закончат сплав. Это, кроме последнего, Михаил понимал. Но когда он услышал, что она ненавидит эту реку, его до самой глубины поразило сходство Марининых слов с тем, что десять лет назад внушал своим спутникам Вадим. В первые секунды Михаил оторопел и не сразу нашел, что ответить, но затем быстро сообразил, что так излилось накопившееся в ее душе страшное нервное напряжение, в котором их обоих все время держал Кантегир и переносить которое он своим прошлым опытом был подготовлен лучше, чем она. Поэтому он промолчал. И все же он был почти убит безудержно гневным и почти истерическим тоном ее обличений, тем более, что до конца сплава остался всего один переход, и Марина об этом, разумеется, знала.

Да, он заставил себя промолчать, но чувствовал себя как отравленный. Уже сидя в лодке и гребя изо всех сил, чтобы для них скорее закончился сегодняшний кошмар, он мыслями то и дело возвращался к этой убивающей все остальные чувства сцене на берегу и чувствовал себя все более отвратительно из-за перегрева на солнце. Иногда, попадая в тень от склона, он несколько приходил в себя, но, как на зло, именно в этот день долина Кантегира достаточно широко распахнулась в обе стороны, поэтому солнце почти повсеместно достигало воды. Несколько бойких шивер несколько раз освежали его в стояках, но все равно в гидрокостюме было очень душно и жарко. Единственное, что он сказал Марине вслух, было «отдохни», когда он сам почти изнемог от перегрева, и она немедленно положила весло, а он продолжил грести как обреченный на вечную каторгу. Справа показался замечательно красивый голец с треугольной вершиной между широких приподнятых плеч. Такое диво было грех пропустить, и Михаил сделал несколько кадров, а затем поспешно запихнул фотоаппарат обратно под гидрокостюм через горло резиновой рубахи и схватился за весло, едва успев подправить нос «полосатого диванчика» по оси хорошей шиверы, внезапно открывшейся среди галечниковых полей и обдавшей их волной до головы.

Следующие три слова он обронил, когда они поравнялись с узкой горизонтальной прибрежной террасой на правом берегу, заросшей молодым березняком: «Бывший поселок Приисковый». Марина не отозвалась, и он снова замкнулся в себе, покуда, спустя километра три, они не вошли в крутой поворот налево, который метров через двести стремнины подводил к низким скалам, перерезанным рекой. Михаил сообразил, что перед ними уже сам Большой Порог Кантегира и что остановиться для его просмотра они теперь не успеют – «Большой Порог! – предупредил он, стараясь не показывать тревоги. – Держись крепче, подоткни носки ног под баллоны!»

Их как с горы швырнуло в водяную яму, потом вознесло на высоченный вал, а дальше стало переваливать и перебрасывать с одной метущейся волны на другую, и Михаил только и успевал подправлять курс, чтобы держаться вразрез валам. Маневрировать самостоятельно в этом узком и глубоком крутопадающем лотке, вобравшем в себя воду всего бассейна Кантегира, было крайне сложно, если не сказать – невозможно, поскольку в обе лодки налило много воды, но Михаил даже обрадовался этому, так как непрошенно принятый водный балласт позволял надеяться на то, что в хаосе и толчее прямых и косых валов их не опрокинет. Столь возмущенной воды не было до сих пор ни в одном из пройденных до этого порогов, и только теперь Михаилу стало понятно, почему именно он был назван на Кантегире Большим, хотя ему было далеко до многих других по протяженности и сложности, но только не по уклону и бешенству воды.

Наконец (а прошло вряд ли более минуты) они выбрались из толчеи, и Михаил в первом же плесике приткнулся к правому берегу. Только тогда он обнаружил, что воды в лодках вровень с верхом баллонов – больше просто некуда было принимать.

Такого тоже никогда не бывало. Он устало стянул с головы «мамбрин» и вычерпал им воду сперва из одной лодки, потом из другой. Черпать пришлось много и долго. Михаил подумал, что даже упаковка основных вещей в пару клеенчатых по отдельности завязываемых мешков один внутри другого в таких условиях вряд ли убережет их содержимое от намокания.