Легко!

– Снял пока. Мы вообще-то начали смотреть еще в апреле, я говорил, ты просто забыла. Но ничего подходящего не нашлось. В июне поехали к Борису и Леночке в Нью-Йорк, как и собирались. Потом полетели в Сан-Франциско вчетвером. Опять вернулись к ним, пробыли на Манхэттене два дня. Я тебе звонил на Лонг-Айленд, но ты так к нам и не собралась, за что все на тебя обиделись. Короче, на обратном пути мы снова заехали во Флоренцию, и вдруг этот дом совершенно неожиданно подвернулся. И я тут же его снял. С конца августа до Рождества, а там посмотрим. Это фантастика. Утром открываю окна, смотрю на эти зеленые холмы, на цветы в саду… Начал понемногу работать, сижу в тишине и все, как и раньше: совершаю сделки и с Нью-Йорком, и с Цюрихом, и с Сан-Франциско, и с Москвой. А за окном Тоскана. Ну а у тебя что? Когда приедешь смотреть дом?

– Расскажи про дом.

– Ну, это, я тебе скажу… Конечно, есть что подделать… Я, как встану с утра, так сразу за дрель… Шучу. Ты сама должна посмотреть. Высоченные потолки, на полу мрамор, на втором этаже скорее рустикально, в общем, типичный тосканский дом.

– Понятно, а я в Москве только что была. Видела Олега, слышала, что вы разругались.

– Могу себе представить его версию. Приедешь, я свою расскажу. Как Москва?

– Лучше, чем когда-либо. Я там была с Джоном, и мы попали в «Веранду» вместе с той компанией с яхты – помнишь, я тебе рассказывала про «встречу на Эльбе»?

– И они его вспомнили? Кстати, а почему ты с Джоном? В последний раз, когда мы говорили, ты собиралась в Берлин с каким-то немецким приятелем и рассказывала, как наконец обрела покой.

– А, так это ты всем в Москве растрепал. То-то меня все спрашивали про «немецкого бойфренда».

– Значит, теперь ты опять с Джоном? А с тем что случилось?

– Ничего не случилось. А я не с Джоном. Слушай, это не для разговора по телефону. У меня в жизни хаос. Поэтому я хочу приехать к тебе, посмотреть дом и всё обдумать. Ты не будешь в тотальном шоке, если я приеду завтра?

– Буду в шоке, но не в тотальном.

– Я у тебя рассчитываю пробыть неделю. Потом либо вернусь в Лондон, либо еще куда-нибудь поеду. Ты это сможешь вынести?

– А что случилось? Чего так вдруг?

– Что-то случилось, а что – не знаю пока. Приеду к тебе думать.

– Только не говори, что Джон тебе сделал предложение.

– Нет, не сделал. Два предложения в один год – так даже в кино не бывает. Но, в общем, что-то в этом роде. Он думает разводиться.

– С ума сойти! Сколько всего. А что будет с германским геноссе?

– Жень, отстань. Я не в состоянии ответить. Потому и хочу приехать. Но с условием, что вы с Софией не будете меня этими вопросами терзать. Я сама все про это скажу, когда смогу. Согласен? Если неудобно, я могу тебя не мучить и поехать, скажем, в Мерано – залечь там на процедуры. Но не хочу, потому что там-то точно буду все время думать. Да и худеть мне уже некуда.

– Нет-нет, приезжай. Я слегка опешил. Все неожиданно. Ну это для тебя типично. То не звонила столько времени…

– Так да или нет?

– Да, конечно. Только завтра мы с Софией идем в ресторан с местными. Мы познакомились с интересными соседями. Англичане, кстати. Купили дом. Уже два года живут с осени по весну, а на лето возвращаются на свой промозглый остров. В котором часу приедешь?

– Ну, мне на работе надо закончить дела, все-таки уезжаю. Думаю, последним самолетом до Флоренции, а там возьму машину.

– Я сейчас тебе адрес и весь маршрут по мейлу пошлю. Найдешь? Слушай, а мы на прошлой неделе ездили в Ассизи. Это улет, София просто визжала от восторга. Ты была в Ассизи?

– Женя, я была в Ассизи. Пришли мне маршрут, как до тебя доехать от аэропорта Флоренции. Про Ассизи поговорим потом.

Из всего, что происходило с ней за последние пять лет, Анна ничего не могла соотнести с реальностью. Все напоминало собой концептуальное искусство. Неразрешимое противоречие между эмпиризмом и рационализмом. Ее творчество жизни менялось, а на этой основе менялось и переосмысление самой жизни. При том, что она больше двадцати лет была счастлива с Филиппом, Анна никогда не отрицала возможности изменения этой конструкции. В основе её концепции творчества всегда была любовь с большой буквы «Л» – любовь, создаваемая художником как объект концептуального искусства.

А что происходит потом? Что происходит с концепцией любви, когда идеальный образ-объект создан и даже стал реальностью? Создание нового образа, смена самой концепции или… Не важно, что «или», дальше разрушается либо концепция, суть которой вечный поиск любви, либо реальность отношений. Создание имиджа с Виктором было теоретически бесконечным, если бы он сам не положил конец ее творчеству. Концепция любви с Джоном абстрагировалась от понятия «совместность», напротив, эта концепция строилась на ее отрицании и в какой-то момент перестала порождать творчество. Концепция любви с Хельмутом была всем хороша, кроме отсутствия вдохновения в этом творчестве.