Легкое бремя

Смешно? Нет. По крайней мере вернувшись (тоже, если не) — с правом плюнул бы в рожу ах скольким здешним дядям!

40. В. Ф. Ходасевич — С. В. Киссину

Муничка, ну когда я же не умею и не люблю писать писем! Это очень трудно. Кроме того, я ничего не делаю и занят в сутки 24 часа. Здесь нет, ей-Богу, ничего даже просто занимательного. Пишут плохо, говорят глупо. Один умный человек, да и тот — я. Лидия Яковлевна говорила, что ты просил прислать книгу Чурилина[169]. У Кож<ебаткина> ее, конечно, нет. Стоит она 3 рубля. Могу тебе поклясться, что третьесортные подделки под Белого не доставили бы тебе никакой радости. Гурьева[170] знаешь? Так вот Чурилин — плохой Гурьев.

Я по уши влез в Мицкевича. Кажется, буду его редактировать для Сабашникова[171]. Переводы — старые + то, что ни разу не было переведено (около 50 вещей). Впрочем, еще более кажется, что пойду воевать. Будь здоров. Не завидуй. Я день и ночь целуюсь с бабуленькой и думаю, что это мерзость.

Твой Владислав.

Нюрик и Гарик шлют тебе привет.

27/ XII 915.

41. В.Ф. Ходасевич — Л.Я. Брюсовой (Киссиной)

Петербург, 28 окт<бря> 921

Милая Лидия Яковлевна,

Я принципиально договорился с одним издательством[172] относительно муниной книги. Через месяц (м<ожет> б<ыть>, с небольшим) она уже поступит в продажу. Выйдет она одновременно со вторым изданием моей «Молодости» и по внешности будет совершенно с ней одинакова. Издание будет не роскошное, что было бы и непристойно, но вполне чисто и культурно, т. е. просто, хотя и не бедно. 3-го ноября договорюсь относительно денег и сдам рукопись, которая тотчас отправится в типографию. Сколько будет денег — решительно не могу сказать, в какие сроки — тоже. Однако, хотя бы известную часть получу тотчас же и перешлю Вам. Если не будет оказии, придется посылать по почте. Так, вероятно, и случится: поэтому сообщите мне, какая фамилия стоит в Вашей трудовой книжке, — а то выйдет путаница с почтарями.

Второе, что очень прошу сообщить немедленно, день рождения Муни. «Октября» — а какого? В моей корректуре дата пропущена, я и тогда спрашивал у Над<ежды> Як<овлевны>, а теперь снова забыл. Кажется, 25-го? Но не вру ли?

Третье: успокойте меня в том смысле, что после моего отъезда никаких осложнений с Кожебаткиным не произошло, что он не вздумает выпустить книгу и что я не подведу милых мальчиков, которые хотят издавать ее теперь.

Пишите как можно скорее, т. к. книгу надо сдать сейчас же, иначе они пустят другие книги, и дело опять очень надолго отложится.

Будьте здоровы. Привет Вашим.

Владислав Ходасевич.

Пишите лучше заказным.

Инна Андреева. Свидание «у звезды»

I.

Мы прожили в таком верном братстве, в такой тесной любви…

Мы были почти неразлучны…

В. Ходасевич

Муни и Ходасевич и в воспоминаниях современников обычно являются вместе, об руку, причем Муни проходит молчаливым спутником, двойником Ходасевича.

Мариэтта Шагинян, с которой друзья познакомились в 1907 году и часто забредали к ней в дом Феррари, писала:

Вместе с Ходасевичем молчаливо, не произнося ни слова, втискивался иногда в каютку другой, малоизвестный, поэт — Муни (буддийская кличка была его псевдонимом), добрый, обросший черной бородою, похожий на икону Рублева. Сидели на кроватях; Ходасевич (мы звали его Владей) читал свои стихи, а чаще учил нас читать Пушкина. <…>

Молчаливый и добрый Муни скоро застрелился. Не знаю причины, не знаю, остались ли после него стихи[173].

В записках В.Н. Буниной, оставившей подробное описание вечера молодых поэтов и писателей осенью 1906 года, памятного ей тем, что в этот день она познакомилась с И.А. Буниным, промелькнет «ассирийская борода поэта Муни. <…> Муни был едва слышен». Запомнила и отметила она стихи Ходасевича и то, как он читал их — «немного нараспев, с придыханием. <…> Мне в его стихах и придыханиях почудилось обещание»[174].

«Муни был высокий, с огромной черной бородой, вид имел библейский, — вторит К. Г. Локс. — Он состоял на юридическом факультете и писал хорошие стихи, которые, впрочем, при жизни не печатал». В его памяти Муни и Ходасевич не связаны: с каждым из них у молодого философа складывались свои отношения но странным образом мемуарист наделил Муни чертами, которые обычно приписывались Ходасевичу: «Муни погубил его ум, выжигавший все вокруг, как серная кислота»[175]. Выражение, заставляющее вспомнить «эпиграмму» Шкловского на Ходасевича:

У него <…> муравьиный спирт вместо крови. <…>
Когда он пишет, его носит сухим и горьким ветром.
В крови его микробы жить не могут. — Дохнут[176].