Легкое бремя

«В моей стране» опубликовано в октябре 1907 г., «Голодные стада моих полей» с его горькой концовкой: «И мне даны сухие злаки» почти год спустя, в № 12 журнала «Русская мысль».

Но вопросы датировки произведений Муни — проблема почти неразрешимая: приходится опираться на косвенные данные — в какой тетрадке записано, каким псевдонимом подписано и т. Д… да и теми мы не всегда располагаем. Не исключено, что Муни написал свое стихотворение раньше или одновременно с Ходасевичем и не пытался или не имел возможности опубликовать его. По счастью, критик Ю. И. Айхенвальд, заведовавший литературным отделом журнала «Русская мысль», с симпатией относился к Муни, понравилось ему и стихотворение неизвестного автора («Голодные стада моих полей» подписано «А. Беклемишев») — и таким образом сразу несколько стихов Муни были напечатаны в журнале. С уходом Айхенвальда ни одной Муниной публикации не появилось в «Русской мысли», хотя литературным отделом и журнала стал заведовать Валерий Брюсов, с которым Муни был в свойстве. Может быть, именно поэтому Муни туда со стихами и не обращался.

Но дело даже не в том, кто первый заговорил о «мертвенной стране». То, что в творчестве Ходасевича было одной из тем, линий, — У Муни становится главной, всепоглощающей идеей, которая с годами ширится, развивается всеохватно. Творчество его рождено тревогой за судьбу поколения духовно бессильного, иссушенного бездеятельностью, развращенного цивилизацией и обреченного на «безжизненный приплод». Как бы радостно-легко ни звучали строки Муни, за ними всегда стоят суровые слова Евангелия:

поле есть мир; доброе семя это сыны Царствия, а плевелы — сыны лукавого;

враг, посеявший их, есть диавол; жатва есть кончина века, а жнецы суть Ангелы (Матф. 13,38–39).

Эпиграф из Баратынского: «Венец пустого дня…» переключал стихотворение «Голодные стада моих полей» из временного в вечный регистр, указывая: речь идет о конце века, эпохи, последней жатве человечества. Эпитетом «пустой», и — еще более характерным: «пустынный», — Муни определял состояние души, пораженной эгоцентризмом, безверием, безлюбием — сухостью: «блуждает взор бессильный // В пустой небес синеве», «в пустынном небе», «а пустота ночей страшна», «в степи пустынной и бесплодной», «мой взор встречает пустоту», «на берегу пустом живу я, молчалив», «Пустые дни, пустые ночи, // Опустошенная Душа!»

Примеры можно множить: «пустой» или «пустынный» рядом с прилагательными «бесплодный» и «скучный» всегда определяют состояние души, внутреннее состояние, если даже поблизости нет уточняющего «опустошенная душа». «Пустой» или «пустынный» — эпитет знаковый, связывающий стихи Муни, с одной стороны, с творчеством Баратынского, с другой — с произведениями Андрея Белого. В его книге «Пепел» мы читаем: «в сырое пустое раздолье», «в пустое раздольное поле», «последний бог в пустынном мире», «песчаника круглые зерна // Зияют на нивах пустых». А сквозь эпитет «пустой» просвечивают другие — «злой», «бесплодный», то появляясь рядом, то уходя в тень.

Стихотворение Муни «Голодные стада моих полей…» заставляет вспомнить «Русь» Андрея Белого:

Поля моей скудной земли…
…………………………………
Там Смерть протрубила вдали
В леса, города и деревни,
В поля моей скудной земли,
В просторы голодных губерний.

Стихотворения появились, можно сказать, одновременно: «Голодные стада моих полей…» в декабрьской книжке журнала за 1908 год; «Русь» вошло в книгу «Пепел», изданную тоже в декабре 1908. Правда, стихотворение датировано 1906 годом, но Андрей Белый даты менял, ставил произвольно. Стихотворение Муни скорее всего написано в 1907 году. И тут надо вспомнить, как сблизило Муни и Андрея Белого лето 1907 года: они виделись едва ли не каждый день, вместе бывали в «Перевале», бродили по улицам, говорили и читали друг другу стихи. Что-то в Муни, какая-то дребезжащая нота, находила сочувственный отклик в Андрее Белом и могла зазвучать в его стихах, растворенная, не узнанная. Хотя, конечно, влияние Белого на Муни было куда более мощным.

Пожалуй, нет поэта, который так повлиял на Муни, его творчество, как Андрей Белый. По письмам Муни видно, с каким нетерпением ждал он выхода книги «Урна», просил выслать ему сборник в Рыбинск. И на Ходасевича, и на Муни (порознь! они еще не знакомы) огромное впечатление произвела статья Андрея Белого «Апокалипсис в русской поэзии», появившаяся в журнале «Весы» в 1905 году. Белый вспоминал о впечатлении, которое оставила лекция Владимира Соловьева «О конце всемирной истории»: «поразила громом». Он говорил о все возрастающей тревоге, зловещем предчувствии, подобно дымке, опоясавшей мир. Продолжая его мысль, Белый пророчил:

дымка <…> падает на Россию, являя во вне все ужасы войн и междоусобий.

<…> Я знал: над человечеством разорвется фейерверк химер [218].