Легкое поведение

Изящная трехмачтовая «Императрица», усердно пыхтя своими двумя трубами, выдавала по семнадцать узлов в час, но даже эта скорость казалась Моррисону черепашьей. Почему она не приехала сама и не давала о себе знать после той единственной срочной телеграммы? Он уже извелся от беспокойства. Перед глазами все время маячил ненавистный Иган со своей идеальной челюстью, и Моррисон захлебывался от ревности. Но уже в следующее мгновение он говорил себе, что стоит быть благодарным этому олуху, который согласился принять ее с чьим бы то ни было ребенком, освободив его от этой ноши, восстановив в его душе покой и мир.

И это мир?

Мир. Мир и война. Война и мир.

Подумать только, что я позволил женщине уговорить себя примчаться в Шанхай, в то время как я должен исполнять свой долг перед «Таймс». Это немыслимо!

«Императрица» рассекала волны, и мысли Моррисона неслись вместе с ней от Нагасаки к Шанхаю, а потом в Лондон, Порт-Артур, Тяньцзинь, Ясную Поляну и обратно в Шанхай.

— Выехала? Вы уверены?

— Да, она покинула гостиницу вчера.

— И не оставила адреса, где ее искать?

— Давайте посмотрим. А… вот. Она направилась к Мартину Игану, «Гранд-отель», Иокогама. О… и есть письмо для вас.

«Мой дорогой, любимый Эрнест!

Я знаю, как часто приносила тебе разочарования. Надеюсь, ты понимаешь, что у меня и в мыслях не было причинить тебе боль. Прости, что меня не было на борту «Дорика», но на то были весьма скорбные причины. Накануне отплытия у меня случились кровотечение и выкидыш. Миссис Рэгсдейл вызвала доктора, но к тому времени, как он пришел, все было кончено. Я пролила океан слез.

Я уверена, что она была твоя. Я хочу, чтобы ты знал об этом, так же как и то, что я очень тебя люблю. Я буду помнить о тебе всегда, даже в объятиях других. Сегодня я покидаю Китай в компании миссис Гуднау и еду к Мартину в Японию. Я очень надеялась увидеться с тобой до отъезда, но мой пароход отходит раньше, чем прибудет твой. Как бы то ни было, Мартин хочет жениться на мне, и я чувствую, что, наверное, это наилучший выход. В колледже Миллз нам давали прочитать эссе Ральфа Уолдо Эмерсона. Одна строчка врезалась мне в память: “Глупая последовательность — суеверие недалеких умов, перед ней преклоняются мелкие государственные деятели, философы и священнослужители”. Будь счастлив и думай иногда о своей Мэйзи».

Глупая последовательность? Уж она никогда не отличалась последовательностью, ни глупой, ни какой другой!

Моррисон вдруг осознал, что гостиничный клерк наблюдает за ним с излишним любопытством. Он сложил письмо и сунул его в карман.

— Всего доброго, сэр, — сказал он и решительно шагнул за дверь, свободный от надежд и грез.

Ароматы Шанхая ударили в нос, и его затошнило. Вот и расстались навсегда. Словно в дурмане, он вернулся на причал, где оставлял свой багаж в офисе пароходства. Наняв рикшу, Моррисон отправился на Бабблинг-Велл-роуд, остановившись по пути, чтобы отправить Мэй телеграмму:

ПРИБЫЛ ШАНХАЙ ОПОЗДАНИЕМ ДЕНЬ. РАЗДАВЛЕН НОВОСТЬЮ. ЖЕЛАЮ ТЕБЕ ПРИЯТНОГО ПУТЕШЕСТВИЯ, ВЕЧНОГО СЧАСТЬЯ. ХРАНИ ТЕБЯ ГОСПОДЬ. НИКОГДА НЕ ЗАБУДУ ТЕБЯ. ЭРНЕСТ.

— Я потрясен, — признался он миссис Блант. Он испытал облегчение, когда застал ее одну дома.

— Ты любил ее? — с участием спросила она.

— Любил? — переспросил Моррисон, как будто не совсем понимая значение этого слова.

— Ну, сравнил бы ты ее с летним днем? [41]— предложила миссис Блант. Она налила ему еще чаю и подвинула блюдо с сэндвичами.

— Ты шутишь, — ответил Моррисон, не притрагиваясь к угощению. — Я слишком стар для сонетов. — Он чувствовал, что она видит его насквозь. — Возможно. Чуть-чуть. — Я любил ее так, что невозможно выразить словами. Как я страдаю! — И вот теперь та, которую я любил так горячо и которая любила меня, уходит к другому, — усмехнулся он. — Без всякого обмана и лицемерия. Как будто это так естественно. Не дай бог испытать такую муку.

— Любовь всегда мука, — сказала миссис Блант.

В ту ночь, склонившись над письменным бюро в гостевой комнате Блантов, Моррисон неотрывно писал часа два. Он израсходовал полбутылки чернил и почти стер перо. В результате, как он признался дневнику, получилось самое красивое и трогательное любовное письмо, какое он когда-либо писал в своей жизни. «И я отправлю его Мартину Игану, своему сопернику, который так искусно сыграл свою партию и в чьи объятия, молодые и сильные, не в пример моим, она упадет через несколько дней. Эта мысль наполняет меня болью, как и потеря ребенка. Увы, моему счастью пришел конец».