Лея Леса (СИ)

Женщина дернулась, рухнула, чудом не сломав себе ничего, и от ужаса даже слегка протрезвела.

Не сильно, но внятно говорить смогла, и соображать тоже.

— Доча… это че? А? Че это такое?

Слова были обильно пересыпаны матерщиной. Таня развела руками.

— Не знаю. Я такого не делала, наверное, это ты сама как-то… сейчас участкового вызовем, если глубже не провалишься.

Алкоголичка почувствовала, как пол под ее руками снова размягчается, но пока не сильно.

— Ой, мама…

— Я могу ее полностью замуровать. Сделать?

Голос у Леи был такой спокойный, что все поняли — может. И замуровать, и забыть, и ходить по этому полу долго и счастливо. Непутевая мамаша протрезвела еще сильнее, и тихонько заскулила на одной ноте.

— Нееее нааааадооооооо…

Таня посмотрела на женщину, которая когда-то дала ей жизнь. Вздохнула.

— Лея, отпусти ее. Пожалуйста.

— Точно? — и сколько сомнения в голосе.

— Точно. Она все поняла, правда? И деньги на водку будет искать в другом месте.

Женщина закивала.

Таня опять потерла глаза. Почему вокруг ее матери зеленовато-бурая тень? То есть… аура?

Ладно, это потом она у Леи спросит. А пока…

Пока полы словно выпихнули из себя алкоголичку. Было полное ощущение, что брезгливо сплюнули — и вот она уже стоит на четвереньках.

— Пять минут — и мы тебя не видим, — зло сказала Таня.

Хватило и двух. Только топот ног на лестнице затих.

— Спасибо, Лея. Пойдем, я тебе все расскажу. И бабушку успокоим, ладно?

— Ладно…

* * *

Успокаивать бабушку не стоило. Она сидела в кресле и начесывала по очереди распластавшихся на ней кошек.

— Бусь? — поинтересовалась Таня.

— Все в порядке, — улыбнулась Людмила Владимировна. — Она ушла?

— Да.

— Вот и хорошо…

Лея молча ждала.

— Бусь, я расскажу Лее, ладно?

— Да, конечно.

Таня улыбнулась.

— Вот так, как-то. Понимаешь, это действительно моя мать. Только она… как бы это повежливее, она всегда была такая. Ей хотелось жить покрасивее, повеселее, полегче. Меня она родила, чтобы личную жизнь устроить, а муж ее раскусил и удрал. Развелся, кое-какое имущество ей оставил… ну и меня тоже. Мать мной почти не занималась, лет до восьми.

— Потом я приехала, — вздохнула Людмила Владимировна. — У нас же работа такая… куда пошлют, туда и идешь. Была вообще на Севере, там стаж наработала, там надо меньше отработать, но я об этом тогда не думала. Сейчас геологам сложно работу найти, идем туда, где платят. Вышла на пенсию и вернулась в родной город. А тут свет конец…

— Ну да. Я как Маугли была… в общем, ничего не знала, не умела и не хотела. У матери что ни день гулянки, новые дядьки, одна я дома лет с трех ночевала, может, и раньше, мужиков мать тоже водила, особо не стеснялась… мне бы в школу, а кто меня туда отведет? Мать и не помнила, сколько мне лет-то! Разве что фыркала, у молодой женщины ведь не бывает восьмилетней дочери… ну и говорила всем, что мне пять. И сама, кажется, верила.

— Я приехала, — бабушка Мила потерла лоб. Ей нелегко давались те воспоминания. — Вижу, у дочери жуть кошмарная, каждый день гулянки-пьянки, мужики разные, ребенком она не занимается… я тут, конечно, сорвалась. Танюшку забрала, документы мы все официально оформили, тогда у меня сил побольше было, чем сейчас, да и друзья помогли. Эту мою квартиру дочь сдавала, я жильцов выставила, все в порядок привела и стали жить потихоньку. С Танюшкой я занялась, она в школу пошла, жизнь наладилась…

— А…

— Оля. Ее зовут Оля.

— А Оля что?

— Оляшка? Она себя так любила называть… Олешка и есть. Безмозглая. Где гулянки, там и пьянки, ну и началось… это подниматься тяжело, а вниз скатиться несложно. Она и десять лет назад уже начинала спиваться, а сейчас вот… докатилась.

Бабушка Мила говорила жестко. Отрывисто.

Да, нелегко о таком. Но ведь и из песни слова не выкинешь! Может, и сама виновата. Чего-то не додала, не вложила, не научила… могла бы лечить?

Таскать по наркологиям и прочим?

Да-да, вот Юлия Ивановна Петяшу всю жизнь и лечит. Детей прогадила, жизнь всем испоганила, как могла — и результат?

У самой набор болячек такой, что медколледжу на год практики хватит, обойди вокруг, да и иди диплом получать. У детей ни детства, ни юности, ни здоровья, одни нервы. А муж как пил, так и пьет. И радуется жизни.

Потому как его все устраивает.

Алкоголизм — это ведь не в желудке. Это болезнь разума. Если человек запил от горя — тут ладно, можно и понять, и простить, и вытащить из этого всего. А если ему просто так нравится жить?

И ты всю себя можешь на терке натереть, только ничего у тебя не получится? Ему будет хорошо, тебе плохо?

Людмила Владимировна себя поедом грызла, но между дочерью и внучкой сделала выбор в пользу внучки. И не жалела. Потому что дочь жила так, как ей нравилось. А внучку тянула за собой на дно. И это было неправильно.

— А отец? — тихо спросила Лея. — Он…

— Не звонил. Не писал. Не появлялся. Алиментов не присылал, впрочем, тут все ясно. Он на мать однушку переписал, — разъяснила Таня. — Якобы для меня… та уже давно продана. И пропита.

— Но ведь он же отец! Разве ему не интересно пообщаться, поговорить…

Таня пожала плечами.