Однако ей скоро пришлось отказаться от этой надежды: они повстречались с молодым человеком, шедшим по покрытому снегом полю и несшим коньки в руках, и Лизбета узнала в нем одного из товарищей Дирка. Он стал перед санями, так что лошадь остановилась сама собой.
– Ювфроу Лизбета ван Хаут здесь? – спросил он озабоченным тоном.
– Да, – отвечала она, но прежде чем она могла сказать что-нибудь дальше, Монтальво перебил ее, спросив, что случилось.
– Ничего, – ответил молодой человек, – только ювфроу исчезла, и друг мой Дирк ван Гоорль попросил меня поискать ее здесь, между тем как сам он ищет ее в другой стороне.
– В самом деле? В таком случае вы, милостивый государь, может быть, найдете господина ван Гоорля и передадите ему, что сеньорита, его кузина, просто поехала покататься и вернется домой через час здоровой и невредимой, а вместе с ней приеду и я, граф Хуан де Монтальво, которого сеньорита почтила приглашением на ужин.
Прежде чем изумленный посланец собрался с ответом, а Лизбета могла дать какое-нибудь объяснение, Монтальво стегнул коня и промчался мимо молодого человека, стоявшего совершенно растерянным с шапкой в руке, почесывая затылок.
После этого они продолжали поездку, показавшуюся Лизбете бесконечной. Объехав всю крепость кругом, Монтальво остановился у одних из запертых ворот и, вызвав караул, приказал отпереть. Произошло замешательство, так как сначала сержант, командовавший караулом, не поверил, что его действительно вызывает сам комендант.
– Простите, ваше сиятельство, – сказал он, осветив фонарем лицо графа, – но я никак не думал, что вы сделаете объезд с молодой дамой в санях.
Подняв фонарь, сержант пристально взглянул на Лизбету и, узнав ее, не скрыл насмешливой улыбки.
– Весельчак наш капитан, большой весельчак, и хорошенькую голландскую индюшку он учит теперь петь, – донеслось до Лизбеты его замечание, обращенное к товарищу, когда они вдвоем запирали тяжелые ворота.
Затем граф проверил еще несколько караульных постов, и везде были такие же объяснения. За все это время граф Монтальво не произнес ни одного слова кроме обычных комплиментов и не позволил себе никакой фамильярности, сохраняя в разговоре и манерах полную вежливость и почтительность. Все пока, кажется, шло удовлетворительно, однако настала минута, когда Лизбета почувствовала, что она не в силах дольше переносить такое положение.
– Сеньор, – сказала она коротко, – отвезите меня домой, мне дурно…
– Вероятно, от голода, – объяснил Монтальво. – И я страшно проголодался. Но, дорогая ювфроу, вы сами знаете, долг прежде всего, и, в конце концов, вы не без пользы сопровождали меня в моем вечернем объезде. Я знаю, ваши соотечественники дурно отзываются о нас, испанских солдатах, но я надеюсь, что теперь вы можете засвидетельствовать их дисциплинированность. Хотя сегодня день праздника, однако, как вы сами убедились, мы нашли всех на своих местах и не видели ни одного выпившего.
– Эй ты! – обратился он к одному из солдат, отдававшему ему честь. – Ступай за мной к дому ювфроу Лизбеты ван Хаут, где я буду ужинать, и доставь сани ко мне на квартиру.
Глава III. Монтальво выигрывает
Повернув на Брее-страат, – тогда, так же как и теперь, самую красивую из лейденских улиц, – Монтальво остановил лошадь перед большим домом с тремя выступами под круглыми крышами, из которых средний, над главным входом, был украшен двумя окнами с балконами. Это был дом Лизбеты, оставленный ей отцом, где она должна была жить, пока ей не вздумается выйти замуж, со своей теткой Кларой ван Зиль. Солдат взял лошадь под уздцы, а Монтальво, соскочив со своего места, направился помочь даме выйти из саней. В эту минуту Лизбета вся ушла в мысли, как ей убежать, но, даже если бы она решилась на это, возникало препятствие, на которое предусмотрительный кавалер обратил ее внимание.
– Ювфроу ван Хаут, – обратился он к ней, – вы помните, что вы еще в коньках?
Действительно, в своем волнении она забыла об этом обстоятельстве, которое делало бегство невозможным. Не могла же она войти в дом, переваливаясь на вывернутых ногах, как ручной тюлень, которого рыбак Ханс привез с собой с Северного моря. Это было бы слишком смешно, и слуги рассказывали бы всему городу. Лучше уж еще некоторое время переносить общество ненавистного испанца, чем сделаться смешной, пытаясь бежать. Кроме того, если бы даже ей удалось попасть в дом прежде него, разве она могла бы захлопнуть дверь перед его носом?
– Да, – отвечала она односложно, – я позову слугу.
Тут граф в первый раз выказал чисто испанскую, исполненную достоинства, любезность:
– Не дозволяйте наемнику низкого происхождения держать в своих руках ножку, прикоснуться к которой честь для испанского идальго[10]. Я ваш слуга, – сказал он и ждал, преклонив одно колено на покрытой снегом ступеньке.
Делать было нечего, Лизбете пришлось протянуть свою ножку, с которой Монтальво осторожно и ловко снял конек.
«Снявши голову, по волосам не плачут», – подумала Лизбета, протягивая другую ногу.
В эту самую минуту кто-то приотворил дверь за ними.