Лейла. По ту сторону Босфора

Несколько километров Ханс продвигался размеренным шагом, движимый той же несгибаемой волей, которая несла его через Аравийские пустыни во время Великой войны. Ему нечего было противопоставить суровой, выжженной солнцем земле — нечего, кроме терпения и смирения. Анатолия не была его врагом. Она удовлетворила его самые большие археологические мечты, открыла тайны, приучила к вкусу свободы.

Он посасывал камешек, чтобы выделялась слюна, и пытался сосредоточиться на неподвижной точке, которая была одновременно его надеждой и спасением. У него под веками танцевал облик Лейлы. Он решил вернуться в самый центр сражений, чтобы доказать себе, что достоин этой женщины. Он ненавидел войну, но приносил эту жертву так же беспрекословно, как приветствовал крестьянок, с которыми был знаком с детства, и османских преподавателей, которые великодушно приняли его. Теперь он не был чужим, неверным, он был бойцом, который использовал свои знания во имя победы кемалистской армии.

Вдруг Ханс оступился и тяжело рухнул на землю. Он не мог пошевелиться. В голове мерцали белые вспышки. Затем он перевалился набок, нащупал в кармане несколько липких фиников и насытился их сладостью. Часы остановились. По расчетам немца, нужно было пройти около часа, чтобы добраться до деревушки, где оставил коня.

Ханс встал на колени. У него кружилась голова. Но отдыхать нельзя, нужно передать сведения. Он боялся наступления темноты, потому что у него не было с собой ничего, чтобы идти во мраке. По такой неровной и скалистой дороге невозможно двигаться при свете луны и звезд. С ревом немец поднялся и двинулся дальше.

Два дня спустя Ханс наконец добрался до холма Алагёз, где в одном из глинобитных крестьянских домов Мустафа Кемаль разместил свой генеральный штаб. Он хотя и был провозглашен главнокомандующим и наделен многими полномочиями, но носил обычную солдатскую форму коричневого цвета без погон. У отступившей к верховьям реки турецкой армии появились преимущества, в частности благодаря доступу к железной дороге и источникам пресной воды. Лагерь мало напоминал военный. Не было суеты, как в разгар войны. Здесь можно было встретить кузнеца, крестьян в красных шароварах и синих куртках, а женщины с детьми на спинах перетаскивали на линию огня ящики с боеприпасами.

Ханс отрапортовал Рахми-бею.

— Мустафа Кемаль обрадуется, когда узнает о позициях врага, — поздравил его генерал. — Он изучает положение наших подразделений, затем перемещает их с учетом слабых сторон противника. Если бы у нас были разведывательные самолеты, — озабоченно вздохнул он. — Друг мой, да ты бледен! Пойдем, я приготовлю тебе поесть.

Мужчины не виделись с тех пор, как Ханс в столице участвовал вместе с Рахми-беем в первых стычках восстания. Поджаривая на костре кёфте и помидоры, паша рассказал пару стамбульских анекдотов. Но это лишь сильнее расстроило Ханса.

— У тебя есть какие-нибудь новости о Лейле-ханым? — внезапно спросил он, забыв от усталости об осторожности.

Произнеся это, немец сразу же упрекнул себя за то, что выдал свой интерес к молодой женщине.

— До сих пор влюблен? — подшутил над ним Рахми-бей. — Ладно, ладно, не делай такой постной физиономии! Орхан сказал мне, что вы влюблены друг в друга. Это же не преступление! Она спасла тебе жизнь, это особенная женщина.

Ханс принял солдатский котелок.

— Не стоит все же считать нас импульсивными людьми, — запротестовал он. — Она замужем. Малейшие слухи могли бы стать ужасным оскорблением как для нее, так и для ее мужа.

Рахми-бей прислонился к дереву и подкурил сигарету.

— Не волнуйся, я буду нем как могила. Орхан утверждает, что у нее все в порядке, но Селим-бей изводит ее. Он стал вспыльчив. Бедняга, как можно его за это осуждать? Я бы лучше умер, чем остался слепым, — добавил он, передернув плечами.

Вдалеке были слышны артиллерийские залпы и стаккато пулеметов. Время от времени мужчины ощущали мощные толчки, словно от землетрясения. Несколько дней назад началось сражение, и повсюду среди скалистых плато грохотало эхо войны.

— Если греки продолжат нас обстреливать, то у них скоро закончатся боеприпасы, — заявил Рахми-бей. — Их линии снабжения слишком растянуты.

— Увы, мы обеспечены не намного эффективнее, — проворчал Ханс. — Не хватает людей, и наша артиллерия оставляет желать лучшего.

— Мы выкрутимся, — заверил турок тоном, не терпящим возражений. — Подразделениям отдан приказ противостоять до последнего человека. Мустафа Кемаль-паша запрещает поступиться и пядью земли, если она не будет окрашена нашей кровью.

Инстинктивно их взгляды опустились вниз. Перед палаткой стоял ряд носилок. Хирург с суровым видом вышел покурить, его белый халат был багровым от крови.

— Слишком много потерь, — тихо произнес Рахми-бей. — Особенно среди офицеров. Я даже не решаюсь посчитать, скольких моих товарищей уже нет в живых.

Им подали кофе. Черные, как смоль, волосы турка были взъерошены, лицо испещряли глубокие морщины. Было видно, что он не спал несколько дней подряд. Он крякнул от удовольствия, смакуя напиток.

— Зачем ворошить память мертвых? — пробурчал он.