Лейли и Меджнун

И от упреков горьких Науфал
Податливей свечного воска стал.

И на ноги вскочил, и сам не свой
Надел поспешно панцирь боевой.

Сто ратников избрал он для войны,
Чьи, словно птицы, быстры скакуны.

Он предвкушеньем битвы упоен,
Так за добычей мчится лев вдогон.

К становью он подъехал, но сперва
Послал гонца, чтоб передал слова:

«На ваше племя я иду войной.
Обиды пламя овладело мной.

Желаем мы, чтоб тотчас привели
Пред наши очи юную Лейли.

И я ее доставлю в свой черед
Тому, кто возлюбил и счастья ждет.

Кто жаждущему в зной подаст воды,
Того аллах избавит от беды!»

Угрюмо племя слушало посла,
Разбив добрососедства зеркала.

«Пусть знает угрожающий войной,
Что небо не расстанется с луной,

Дотронуться до блещущей луны
Рукою дерзкой люди не вольны.

Сиять ей вечно, землю озарив,
Пусть сгинет посягатель, черный див.

Сосуд скудельный; громом разобьет,—
Кто поднял меч, сам от меча падет!»

Пришлось послу везти дурную весть,
Дословно передать, что слышал здесь.

Отказом уязвленный Науфал
Вторично в стан Лейли гонца послал.

«Им передай, — кричал он сгоряча,—
Скакун мой резв, сверкает сталь меча,

Я на врагов обрушу ураган,
Смету с дороги супротивный стан!»

Посол вернулся вскоре, — в этот раз
Вдвойне был оскорбителен отказ.

Гнев Науфала, столь он был велик,
Что взмыл из сердца огненный язык.

Казалось, ярость в бой полки вела,
И сталь из ножен вырвалась, гола.

Воинственные клики слышит высь,
Гор снеговые пики затряслись.

Все воины в крутящейся пыли,
Как львы, рванулись на родных Лейли.

Как в многошумном море две волны,
На поле боя сшиблись скакуны.

С мечей струилась кровь, красней вина,
Земная твердь тряслась, опьянена.

Все в дело шло — и копья, и клинки,
И в рукопашной схватке — кулаки.

Рой стрел пернатых, злобой обуян,
Пил птичьим клювом кровь смертельных ран.

Разила сталь со всею силой злой,
И головы слетали с плеч долой.

Арабские ретивы скакуны,
Их ржанье долетает до луны.

От молний смерти, озаривших день,
Ломалась сталь и плавился кремень.

Отточен остро блещущий клинок,
Он тонок, как дейлемца волосок.

Как луч восхода, с десяти сторон
Лучились диски на концах знамен.

И черный лев, и гневный белый див
Ярят коней, пески пустыни взрыв.

За каждого, вступающего в бой,
Меджнун готов пожертвовать собой,

Скакун бойца копытами топтал, —
Меджнун от состраданья трепетал.

Жалел друзей он гибнущих своих
И сокрушался, видя смерть чужих.

Кружился, как паломник в хадже он,
И примиренья жаждал для сторон.

И только стыд безумца смог сберечь.
Чтоб на друзей он не обрушил меч.

И если б не осуда, был готов
Он перейти на сторону врагов.

Когда б не насмехалась вражья рать,
Друзьям он стал бы головы срубать.

Когда б посмел, то умолил бы рок,
Чтоб он на смерть сподвижников обрек.

Он, если б в сердце не было преград,
Соратников сразил бы всех подряд.

И, возбужденный, страстно уповал,
Чтоб проиграл сраженье Науфал.

Молился он, рассудку вопреки,
Чтоб взяли верх враждебные клинки.

Убит его сторонник наповал —
Меджнун убийце руку целовал.

А мёртвого из племени Лейли
Оплакивал, склоняясь до земли.

Держал свое копье он, как слепой,
Желая проиграть скорее бой.

Шла в наступленье Науфала рать —
Меджнун врагов пытался заслонять.

Противник рвался в битву, осмелев, —
Меджнун торжествовал, рыча, как лев.

Один боец спросил его в сердцах:
«Что вертишься, суди тебя аллах!

Я жизни для тебя не берегу,
А ты, видать, способствуешь врагу!»

Меджнун в ответ: «Постичь тебе нельзя,
Мне не враги возлюбленной друзья.

С врагом сражаться должно на войне,
Но близких убивать возможно ль мне?

На поле боя, там, где тлен и смрад,
Вдыхаю я покоя аромат.

Те, кто покой предвечный обрели,
Сражались за спасение Лейли.

Всем сердцем ей одной принадлежу…
За счастье милой душу положу.

И если я к любви приговорен —
„Жизнь за любовь!“ — таков любви закон.

Коль за Лейли мне жизнь не жаль отдать,
Неужто вам я стану сострадать?»

Сраженьем опьяненный Науфал,
Как разъяренный слон, вперед шагал.

Стрела свистела, души унося,
Меч опускался, воинов разя.

Хлестали струи крови, горячи,
И головы скакали, как мячи.

Его бойцы, хвастливы и сильны,
Сражались до восшествия луны.

И амброй ночи окропив чело,
Сиянье дня померкло и ушло.

Грузинка меч взметнула, чтоб скорей
У русской срезать светлый шелк кудрей.

Отгрохотала до утра война,
И поле боя стало полем сна.

К утру свернулся черный змей кольцом
Заххак рассвета посветлел лицом.

И копья снова стали жалить так,
Как будто лютых змей кормил Заххак.

Но конники из племени Лейли
Громоздкой тучей, двинувшись, пошли,

Как молнии грозовою порой,
Взметнулся стрел неутоленный рой.

Тут Науфал почувствовал: «Беда,
Для мира надо распахнуть врата!»

Посредника направил из родных,
Чтобы просить о мире для живых,

«Мол, бесполезен был кровавый спор,
Начнем любезный сердцу разговор.

Ведь пери виновата в том сама,
Что юношу смогла свести с ума.

Не жаль мне ни сокровищ, ни казны,
Но те, кто, любит, вместе быть должны.

Да будет сладок ваш ответ, как мед.
Бог за добро сторицей воздает.

Коль сахару вкусить нам не дано,
Не стоит пить прокисшее вино.

Решенья справедливые нужны,
За благо будет спрятать меч в ножны!»

С вниманием был выслушан гонец, —
Жестокой распре наступил конец,

Коней вражды решая расседлать,
Враги отряды возвратили вспять.

Смолк грохот боя, стихло, все кругом,
Мир стал на страже с поднятым копьем.