Лейли и Меджнун

Когда небесный странник свет зажег,
Зарозовел предутренний восток.

И лишь в зрачках чернеть остался мрак,
Как сокровенный камень Шаб-Чираг.

Меджнун, как ворон, вдруг затрепетал,
Как мотылек, что свечку увидал,

И мысленно шипы убрав с пути,
В край, где жила Лейли, решил пойти.

Ее становья дым вдохнув с тоской,
Он побледнел, за грудь схватясь рукой.

Протяжный вздох похожим был на стон.
Так стонет тот, кто к жизни пробужден.

Вдруг он увидел — нищенка бредет,
А вслед за ней на привязи юрод.

В оковах тяжких с головы до пят,
Казалось, он судьбе подобной рад.

Старуха, торопясь, дорогой шла,
И на веревке бедного влекла.

Меджнун пред нищей в удивленье встал
И вопрошать ее в смятенье стал:

«Кто этот муж, что, на свою беду,
Вслед за тобой идет на поводу?»

И услыхал ответные слова:
«Перед тобой злосчастная вдова.

Тот, кто оковы вынужден таскать,
Не сумасшедший вовсе и не тать.

Мы за собой не ведаем вины, —
До нищенства нуждой доведены.

Друг на аркане вслед за мной идет,
Поет и пляшет у чужих ворот.

Той малостью, что вместе соберем,
И живы мы, и кормимся вдвоем.

Стараемся дарованное нам
Все разделить по-братски, пополам.

Крупинкой самой малой дорожим,
Дележ по справедливости вершим».

Когда Меджнун признанья смысл постиг,
К ногам старухи он с мольбой приник.

Он стал взывать: «С бедняги цепь сними,
Свяжи меня, в товарищи возьми.

Знай, это я безумьем заклеймен,
Я заслужил оковы, а не он.

Меня води с собою по дворам,
Я заслужил бесчестие и срам.

Все, что добуду, на цепи влеком,
Тебе пусть достается целиком!»

Воспрянула старуха всей душой,
И, в предвкушенье выгоды большой,

От спутника немедля отреклась
И связывать Меджнуна принялась.

Веревкой ловко окрутила стан,
Вкруг шеи обвила тугой аркан.

За побирушкой он, вздымая прах,
Побрел с цепями на худых ногах.

Как будто пьяный шел под звон оков,
И хохотал, и прыгал у шатров.

«Лейли», — он звал, людей смеша до слез,
В него кидавших камни и навоз.

Он устремлялся к Неджду, в тот простор,
Где цвел надеждой и манил шатер.

И наконец залетный ветерок
Донес становья близкого дымок.

Меджнун пал наземь, вровень став с травой,
В рыданьях схожий с тучей грозовой,

Он бился лбом о камни, вопия:
«О ты, из-за которой гибну я!

Я, возлюбив тебя, презрел закон,
От всех мирских забот освобожден.

Но, скован по рукам и по ногам,
Истерзанный, я ныне счастлив сам.

Свершая грех, не милости ищу,
Я сам себе злодейства не прощу.

Тебя я умоляю об одном:
Суди меня, но собственным судом.

Хоть я из лука целился в бою,
Но поразили стрелы грудь мою.

Я на твоих сородичей напал,
Но своего меча я жертвой стал.

Я, став причиной учиненных зол,
К тебе с повинной, скованный, пришел.

Теперь от цепи цепенеет, глянь,
Лук против вас нацелившая длань.

За грех я расплатился тяжело —
Ужасное возмездие пришло.

Не снисходи ко мне и не жалей,
В твоей я власти, — кровь мою пролей!

Я без тебя живу, меня вини
И на кресте преступника распни.

О ты, что и в неверности верна,
Невинность пред тобой вины полна,

Безвинен я и не содеял грех,
Но пред тобою я виновней всех.

Иль в милосердье вдруг ты снизойдешь,
Или вонзишь в меня презренья нож.

Подай мне весть, пока еще живу,
Длань возложи на скорбную главу.

Готов погибнуть я из-за тебя,
Чтоб ты предлог нашла прийти, скорбя.

Казни меня — благословенен меч,
На твой порог он дал мне жертвой лечь.

Я все прощу, не ведая обид,
Я — Исмаил, а не исмаилит.

В моей груди свеча горит светло,
Но это пламя сердце обожгло.

Коль голова моя — свечной нагар,
Обрежь фитиль, пусть ярче вспыхнет жар.

У ног твоих мне умереть дозволь,
Жить не могу, невыносима боль.

Ты недоступна до скончанья дней,
И жизнь все безнадежней и темней.

На что мне голова? Она больна,
Страданьями и ревностью полна.

Твори, что хочешь, тело обезглавь,
Счастливой будь, а горе мне оставь!»

И цепи на себе порвав рывком,
Стрелою взвившись, пущенной стрелком,

Молниеносно, словно метеор,
Он поспешил бегом к отрогам гор.

На Неджд взобрался, по камням скользя,
Себе удары с воплем нанося.

Его сумели все же разыскать,
Узрели то, что лучше не видать.

Рыдающая мать, седой отец
В отчаянье постигли наконец:

«Возврата нет, родных Меджнун забыл»,
И, одичавший, он оставлен был.

Воспоминанья стерлись и ушли,
Мир потускнел пред именем Лейли.

А если говорили об ином,
Он убегал иль забывался сном.