«Лейс» с особым вкусом

Тогда Вова сидел за столом и жадно хрустел высыпанными в большую стеклянную миску чипсами, повернувшись спиной к окну, из-за чего он не заметил подъехавший к дому родительский автомобиль, прорывающий длинные колдобины в грязи, слега усыпанной недавно выпавшим снегом, и не услышал громкий стук маминых каблуков по оголённому полу веранды. Она возвращалась из Михайловского сельсовета, где занимала бухгалтерскую должность. Отвратительная работа в не менее отвратительном месте. И дело совсем не в получаемых грошах, еле хватаемых на нормальное существование. Отношение. Всё заключалось в свинском отношении коллег и других окружающих её людей. Проще говоря, все только хотели плевать на тебя, а после обвинять во всех случившихся проблемах, как крайне некомпетентного работника. Вова мало что понимал из этого, прекрасно зная одно: после работы мама редко находилась в хорошем настроении, и её раздражённость часто отражалась именно на нём: долгие, долгие лекции на тему копания ложкой и вилкой собственной могилы и проблем, которые будут мучить его до той поры, пока не ляжет в эту могилу и не заснёт, не дай бог, конечно, беспробудным сном.

Нежелание вновь и вновь возвращаться к пройденной несколько раз теме заставляло Вову избегать ситуаций, способных породить внутри матери новый пыл. Одним словом – быть ниже травы и тише воды. Но не в тот ноябрьский вечер. Опьянившись тайным искушением, он полностью позабыл голос внутреннего разума и все свои предостережения. А с приходом матери стало слишком поздно для исправления непоправимого.

Входная дверь распахнулась, и Вова увидел усталые мамины глаза. Она вошла в комнату, и – самое страшное – не двигаясь, встала у порога, словно впав в ступор, когда поблекший очередной волной головной боли взор опустился на миску с обжаренными картофельными ломтиками. Она будто пыталась решить: реально ли сын осмелился нарушить строгий запрет или ей попросту привиделось? Лицо её приобрело вышесказанное выражение, а плотно сжатые губы спустя минуту молчания медленно, можно даже сказать с ласковой интонацией в тихом голосе произнесли:

– Вовочка, мне это не нравится.

Она сделала несколько шагов вперёд, пронзая сына взглядом.

– Мне это совсем не нравится, – повторила она, оказавшись рядом с Вовой на расстоянии вытянутой руки. Тот уже мог чувствовать исходивший от матери слабый запах духов. – Немедленно выброси эту гадость!

Но он даже не пошевелился. Страх холодными сетями опутал его тело и твёрдым комком встал в горле, не давая и звуку просочиться наружу. Светлым оставалось лишь сознание, при виде матери освободившееся от уз искушения. Оттого ему был известен дальнейший исход этого события, и слёзы сами собой наворачивались на глазах, готовясь покатиться по пухлым щекам в жалостливом знаке, хоть внутренний голос яростно приказывал ему держаться из всех сил. Ведь слёзы ещё больше взбесят и без того злую мать, которая, не став дожидаться сына, схватила миску и твёрдой, решительной походкой направилась в сторону жарко горящей печи.

«Нет, постой, пожалуйста, постой!» – вопил взывающий к милости Вовин разум, желая пообещать, что подобного никогда более не повторится. Однако его губы оставались сомкнутыми, и расплывчатому в слезах взгляду открылась страшная картина: надев близлежащую прихватку, мама подняла крышечку конфорки чугунной печной плиты с протянувшейся от неё небольшой трещиной и перевернула миску. Вова увидел, как лакомые кружочки один за другим исчезают в поднимающихся языках танцующего пламени. Затем с громким стуком она опустила крышечку и вернулась обратно к столу, поставив миску перед сыном.

– Ты меня очень расстроил, Вова, – произнесла она, медленно проговаривая каждый слог. – Ты не послушался меня и пренебрег всеми моим стараниями помочь тебе… Сделать тебе как можно лучше…

– Прости… я… я… – Вова хотел было попросить прощение, но выступившие слёзы заглушили слова. Он не мог отвести глаз от миски: к прозрачным краям прилипло несколько зелёных частичек укропа, и, глядя на них, игла обиды скорбящей болью пронзала сердце мальчика, будто смотрел он в гроб, на покоившегося в нём дорогого душе человека (или другого живого существа). Ему хотелось отвернуться, не видеть миску и печальные образы, что рождались в голове. Хотелось, и не получалось, ибо некая неведомая сила лишила его воли.

– Ещё ты делаешь мне больно, – тихо, почти шепча, сказала мама, – очень больно. Гораздо больнее, чем ты себе представляешь…

Вова резко вскинул голову и непонимающе уставился на неё. От обиды не осталось и следа – трепетный холодок скользнул по позвоночнику и коснулся сердца. Он совсем не хотел причинять свое матери боль. Ни моральную, ни уж тем более физическую. Но, смотря на неё, мальчик с ужасом увидел слезинку, медленно текущую из уголка глаза. Затем показалась ещё одна, а за ней – другая.