Лейтенант

«Горедьу тагарин – я это больше (то есть я уберу больше) от холода. То есть согреюсь. В это время Тагаран стояла нагая у огня, и я предложил ей надеть что-нибудь из одежды, на что она ответила горедьу тагарин. Целиком это означает: я буду или предпочитаю оставаться обнаженной, чтобы быстрее согреться, поскольку у огня приятнее стоять без одежды, нежели если бы теплу пришлось проникать сквозь нее».

Вышло многословно, зато пока он писал, с его щек спал румянец, а Тагаран перестала дрожать.

Она пошла за ним наружу, к яме, которую он вырыл для сбора сочившейся из скалы воды. Рук принялся черпать, наполняя чайник, а когда к ним подбежал Бонеда – поглядеть, чем это они занимаются, то и ему дал попробовать. Вернувшись в хижину, он поставил воду на огонь, и дети тут же смекнули, что понадобится больше хвороста – они знали то, чему его когда-то научила бабушка: «тонкие прутики горят лучше всего», так что вскоре в очаге ярко пылал огонь, и вода быстро вскипела.

Прихватив чайник, Рук вышел наружу и направился к пню, на котором рядом с дождемером стоял эмалированный таз. Меж двух концов воткнутой в пень ветки было втиснуто зеркальце, и теперь, глядя в него, он приступил к ритуалу бритья, который всегда очень веселил детей: им нравилось наблюдать, как он правит бритву на кожаном ремне, взбивает помазком пену, наклоняет голову на бок, силясь разглядеть свое отражение в покосившемся зеркальце, и скользит лезвием по вымазанной белой пеной щеке. Вороган показала на его незапачканный пеной нос.

– Миньин биал канга? – спросила она. А это ты почему не мажешь?

Она посмеивалась, косясь на Тагаран. Ее застенчивость улетучилась, и Рук стал замечать, что его бритье, его нос, да и вообще все эти озорные подшучивания над мужчиной – да к тому же белым – их очень веселят. Глядя в чересчур маленькое зеркальце, он подпер щеку языком, чтобы лезвие лучше скользило. Он понимал, что никогда не узнает, над чем они смеются, но улыбнулся – в основном, глазами, чтобы мыло в рот не попало.

Закончив бриться, он сложил бритву, вытер лицо полотенцем и вылил воду. Тагаран взяла чайник и потрясла его, давая понять, что там осталось еще немного воды, потом, жестом попросив разрешения, вылила ее в таз и погрузила в нее свои тонкие руки. Ее бархатно-темная кожа резко выделялась на фоне белой эмали. Рук поднес к ее руке свою – розовая, усеянная веснушками, в сравнении она казалась неполноценной.

Взяв ее руки в свои, он намылил их, а в довершение туалета намочил уголок полотенца и протер ей лицо. Она наблюдала за его действиями. Большего он себе не позволил: лицо открыто для всех, но тело, каким бы детским оно ни было, не для чужих рук.

Он отдал ей полотенце.

– Умойся. Ну же, давай.

Тагаран взяла полотенце и, следуя его примеру, обмакнула уголок в теплую воду.

Наблюдая за ней, за ее лицом, на котором отражались самые разные переживания – удивление от непривычного ощущения теплой воды на коже, опаска, радостное любопытство при виде чего-то нового – он осмелился пошутить.

– Если будешь часто мыться, станешь белой.

Он не знал, поймет ли она его слова или его попытку передать их смысл движениями: понарошку помыв свое предплечье, он поднес его к руке Тагаран, точно сравнивая белую кожу с темной. Ему казалось, это хорошая шутка – нелепость, которую наверняка оценит ребенок, – а от того, что его кожа казалась такой безжизненной по сравнению с ее собственной, было еще смешнее.

Но Тагаран, потерев руку, внимательно на нее посмотрела и с обидой швырнула полотенце наземь.

– Тьерабаррбоварьаоу!

Должно быть, она имела в виду нечто вроде: «Не стану я белой!»

Надув нижнюю губу, она насупилась и встала в позу, всем своим видом выражая отчаяние. Рук в ужасе проклинал себя за такую неосмотрительную остроту.

Но тут она ему подмигнула, и он понял: она не играет, а переигрывает. Он пообещал ей это в шутку, а она ее подхватила и пошла чуть дальше, выкрутив ее так, что стало еще смешнее.

Увидев на его лице облегчение, Тагаран перестала супиться и с удовольствием рассмеялась над их общим творением. Рук последовал ее примеру, поражаясь, какая емкая и многослойная вышла шутка.

Но она оставила странный осадок – понимание того, как легко что-то может пойти не так. Нужно быть осторожнее. Между ними легко возникло взаимопонимание, но не стоит спешить с выводами. Слишком многое на кону, и речь не только о праве зваться первым, кто освоит местный язык.

День клонился к вечеру. Женщины у костра брали на руки младенцев и подзывали детей постарше. Но Тагаран и Вороган все болтали, поглядывая на Рука. Они что-то задумали.

– Матигарабангун нангаба, – сказала Тагаран и, приложив ладони к щеке, показала на пол у своих ног.

Нангаба – в этом он узнал знакомое слово, нанга – начальная форма глагола «спать». Он уже слышал формы нангадиоу – я спал, и нангадиеми – ты спал. Может, нангаба – это будущее время? Выходит, Тагаран спрашивает, нельзя ли им с Вороган переночевать у него в хижине?