Лейтенант Белозор

– Я не был, mais c'est egel:[83] мой брат сбирался туда ехать. Представьте себе, что там падает осенью град в гусиное яйцо, из которого пекут превкусные хлебы; соболи водятся там в домах, как у нас мыши, а всего забавнее, что для верховой езды в горах употребляют лошадок, называемых коньяк, которые не больше собаки.

– Я думаю, однако ж, что храбрые ваши одноземцы немного найдут прелести и поживы в краю, нарочно опустошенном, – сказал Белозор.

– Bagatelle (сущая безделица), – возразил капитан. – Что значит русские морозишки для испытанных гренадеров, которые кушали мороженое, приготовленное во льдах Альпов, и на штыках жарили крокодилово мясо на солнце Египта. Allons chantez-moi ca[84], я сам стоял на биваках в пирамиде Вестриса.[85]

– Может быть, Сезостриса, хотите вы сказать, – заметила Жанни.

– Vous у etes, mademoiselle (вы угадали), но это все равно, дело в том, что Московия не чета Египту; пройти ее вдоль и поперек нам так же легко, как сложить песню.

– Трудно только выйти, – сказал с насмешкою Виктор.

– А, а! господин любит пошучивать, но от этого нашим не хуже: за ними ведут огромные стада мериносов.

– Уж не хочет ли Наполеон заводить там суконные фабрики? – спросил лукаво хозяин.

– Покуда нам довольно и голландских, – отвечал капитан. – Нет, сударь, баранов едят, из кож шьют шубы, костями мостят дорогу для артиллерии и даже обсаживают ее в два ряда финиковыми косточками: надо у этих варваров образовать даже климат, и благодаря стараниям Фуше[86] теперь он немного уступает итальянскому. Да, сударь, что Наполеону вздумалось, то свято. При торжественном вступлении его в Москву…

– В Москву?! – вскричал Виктор, едва не вскочив со стула. – Эта шутка переходит уже границы терпения!

– Шутка? Не вы ли, полно, шутите, господин странствующий рыцарь Меркуриева жезла[87]? Видно, вы жили под землей, если не слышали этой новости; даже в Пекине все немые толкуют об этом!

Надобно сказать, что флот давно не получал известий с театра войны, а ван Саарвайерзен не хотел печалить русского вестью о взятии его отечественной столицы.

– Москва точно взята, – сказал он ему по-немецки, – но ваши стоят крепко; будь мужественен, Виктор, умерь себя.

Но эта весть как громом поразила юношу, и, наконец, худо скрытая досада овладела им. Болтун продолжал по-прежнему:

– Да, сударь, перед Москвою мы разбили пятисоттысячную армию, которою командовал Суворов или Кантакузен, ou quelque chose comme cela;[88] тут дрались даже старики с бородами по колено, которые служат им вместо лат или наших хвостов на кирасирских касках; картечь или пуля ударит, да и запутается в волосах!.. При этом деле были два полка самоедов на лыжах, – mais on enfile ca comme des grenouilles[89], – в полдень все было кончено, и бояре в длинных своих кафтанах, любя французов от души, на руках внесли победителя в город. По русскому обычаю, герою поднесли в пироге запеченного китенка, по счастью накануне пойманного в Белом море.

– Оно полторы тысячи верст от Москвы, – с презрением сказал Виктор.

– Точно так, точно так и было до Петра Великого; но он, для удобства столицы, велел подвинуть его поближе. Ручаюсь вам, сударь, что Петр был моряк, каких мало, и если б подольше поцарствовал, то весь бы свет обратил в океан и посадил на корабли. Но я удаляюсь от рассказа. К вечеру дан был бал, на котором музыку составлял звон всех московских колоколов; говорят, что эффект был восхитительный! Для редкости, два эскадрона пленных казаков отличились в народном танце, который у них известен под именем пляска. Все лица днем и все улицы ночью были иллюминованы. От избытка приверженности к вожделенным гостям жители зажгли дюжину церквей и несколько кварталов.

– Чтобы все французы погибли там! – вскричал Виктор.

В этот миг слуга принес английские газеты.

– Москва освобождена… Французы бегут! – вскричал Саарвайерзен, взглянув на первый лист, и передал его Виктору. Весть об изгнании была там напечатана большими буквами. Восхищенный Виктор сначала обратил благодарные очи к небу, но потом желание укротить хвастуна вырвалось у него насмешками.

– Итак, господин капитан, ваши египетские герои бегут не оглядываясь!

– Sur ma foi[90], – вскричал тот, – это газетный вздор, ото зажигательные известия английские; я никогда не видывал, чтобы французы от кого-нибудь бегали…

– Может быть, оттого, что вы бывали тогда впереди всех, – сказал Виктор насмешливо.

– Мне кажется, господин рыцарь аршина, вы на мой счет изволите забавляться? Douze mille bombes![91]

– На ваш счет, господин герой таможни? Нимало: я бы ничего не поверил вам в долг.

– Знаете ли, кому вы говорите, сударь? Ведаете ли вы, что я происхожу по прямой линии от славного Монтаня[92], который так же умел владеть пером, как шпагою?

– В таком случае вы оправдали на себе басню, в которой гора породила мышь![93]

– Я мышь? Я, сударь, мышь? Как старинный дворянин, я бы доказал вам дружбу, если б вы стоили острия моего клинка, но знайте, что он действует и плашмя.