Лейтенант Бертрам

На другой день полуэскадрилья летит на остров Вюст. Пять самолетов взмывают в небо и делают три круга над городком. Летчики еще раз смотрят вниз, на переплетение улочек, на огороды и верфи, на маленькую гавань и белую полоску пляжа между морем и лесом. Они видят четырехугольную Рыночную площадь, старую ратушу и маленькое кладбище на окраине города, где покоится Марианна.

С узкого мола авиабазы вслед улетающим машут на прощание их товарищи.

Море совсем синее в свете весеннего солнца, и полет меж синим морем и синим небом усыпляет своим однообразием. Наконец внизу появляется остров с его заливом, с темной зеленью сосен на холме и ослепительной белизной меловых скал. Они снижаются постепенно, кругами, пока поплавки их самолетов не вспенивают воду.

Машины прячут в белое брюхо острова.

Хартенек и Бертрам на лифте поднимаются на поверхность и идут вниз по песчаной дорожке, ведущей в бухту. Бертрам вспоминает: вот здесь он встретил Йоста после той ночи, а здесь увидал рыжебородого рыбака. Ему чудится, что он опять слышит смех, заставивший его выхватить пистолет, но это всего лишь крик чайки, садящейся на воду.

Хартенек озирается со строгой усмешкой на губах.

Он здесь хозяин, он будет здесь командовать. Но к его самодовольству примешивается и горечь. Ну что за дыра? Как далеко все это от его мечтаний!

Офицеры рано обедают. Хартенек вызывает к себе Бертрама и диктует ему распоряжения на следующий день. Хотя с моря веет сыростью, окна открыты настежь. Сквозь шум моря сперва робко, потом все громче прорываются звуки губной гармошки. Заунывная песня.

— На сегодня — всё! — с внезапной сухостью произносит Хартенек.

Он тушит свет и подводит Бертрама к открытому окну. Подоконник очень широкий, так как очень толсты и крепки стены этого рыбачьего домика. Они сделаны из железобетона.

— Прелесть, верно? — говорит Хартенек, кивком указывая на освещенные луной пенные гребни волн.

Бертрам не знает, что сказать. Торопливо подносит зажигалку к сигарете обер-лейтенанта. После нескольких энергичных затяжек Хартенек бросает сигарету. Коснувшись плеча Бертрама, он что-то говорит ему шепотом.

Он говорит о войне. Конечно же, он говорит о войне. О чем еще ему говорить? В темноте этой ночи он уже ничего не боится.

— Между нами, Бертрам, сейчас нет полководцев. Во время последней войны командование было не более чем администрацией. Людендорф, Фох, Конрад — эти еще из лучших. Они хоть были более или менее талантливы. Но они не знали, как распорядиться той силой, что была у них в руках. Может быть, материал был еще сырым, а техника еще очень несовершенной. Но чего этим полководцам безусловно не хватало, так это воли к уничтожению. А именно на ней все и держится.

Звучит тоскливая мелодия. Бертрам вспоминает слова этой песни: «Стою и жду я под дождем…»

— Тому, кто хочет разрушать, в наше время нужно лишь немного фантазии, а средств разрушения сколько угодно. И Европа завтра будет нашей.

Губная гармошка умолкает. Бертрам опять чувствует, как воспламеняют его слова обер-лейтенанта. Хартенек стоит совсем рядом с ним, так близко, что Бертрам ощущает на своем лице его дыхание.

— Я мечтаю, чтобы скорее началась война! — говорит Хартенек. И кладет руку на плечо Бертрама.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ НА ЧУЖБИНЕ

Посвящается членам XI Интернациональной бригады, павшим и живым.

I

Ночью отдали швартовы и корабль отбуксировали из гавани.

Услыхав равномерный стук моторов, Бертрам вышел на палубу и, перешагнув через наваленные доски, рейки, как попало валявшиеся снасти, пробрался на корму. Он смотрел на портовые огни, на темный город. Город был ему чужим. Он приехал вечером, на вокзале его ждала машина. Он не знал, с чего ему начать, и сразу поехал в порт. Теперь город медленно уходил вдаль, и Бертраму казалось, будто он что-то там, в этом городе, упустил. И почему я не велел шоферу ждать меня? — думал он. Как глупо! Я мог бы походить по городу, там есть знаменитая и весьма примечательная ратуша, наверняка я успел бы еще поесть и выпить добрую кружку пива, а может, и поговорить с кем-нибудь.

В отличие от своих товарищей Бертрам пребывал в унылом настроении. Так тоскливо было у него на душе, что хотелось протянуть руки к исчезающей земле. Но он этого не делал, ему было стыдно.

Земля скрылась во тьме, последняя полоска Германии.

Надо было мне и в самом деле просить шофера подождать, сказал себе Бертрам, уже помешанный на мысли обо всем, что мог бы увидеть и сделать в этом городе. А ведь тогда шел проливной дождь, и теперь все еще лило. Такая погода как нельзя лучше соответствовала всему остальному. Какое недоброе вышло прощание! Какие жалкие проводы на войну! Никто не желал ему счастья, никто не тряс на прощание руку.