Лейтенант Бертрам

Вначале на борт подняли тяжелый чемодан из свиной кожи. Помимо прочих вещей в нем лежала огромная, расшитая цветастым шелком испанская шаль, большая черная мантилья, пояс из зеленой кожи с серебряной пряжкой старинной работы, вероятно, мавританского происхождения, несколько осколков снарядов, раковина тритона с намалеванным на ней видом Севильи, альбом с фотографиями, три консервные банки с маринованным тунцом, военная форма, костюмы и нижнее белье, в которое был аккуратно завернут бинокль капитана Бауридля. В маленьком запечатанном пакетике лежали часы, портсигар и документы лейтенанта Завильского. Среди них была измятая, выпачканная маслом и кровью фотография Труды Пёльнитц.

Человек, доставивший чемодан к судну, был ефрейтор Венделин. Поскольку сам он нес в руке чемодан куда более скромных размеров, а в отличие от прежних времен у него была теперь всего лишь одна рука — простреленную правую руку пришлось ампутировать, — он крикнул стоявшему у трапа толстошеему краснолицему матросу, чтобы тот помог ему.

Поднимаясь с Венделином по трапу, Кристиан — так звали матроса — подумал: «Вот беда. Здоровый малый, а рука одна». Он кивнул Венделину и спросил:

— Небось рад-радешенек, что едешь домой?

Венделин скривил рот:

— Да уж! Все лучше, чем лежать здесь! — сказал он, еще раз окинув взглядом город и горы. Он попросил показать ему каюту и сразу растянулся на койке, потому что был еще очень слаб.

Подкатил грузовик с ящиком. Стрела лебедки повернулась, и к ней канатами прикрутили ящик. Затем его подняли на борт и через люк спустили в трюм. Можно было крепить стрелу к мачте и задраивать трюмный люк. Только теперь судно, как положено, было готово к отплытию. В ящике, опущенном в темный трюм, был цинковый гроб, в котором покоилось тело курносого лейтенанта Завильского. Руды в Испании хватало, так что даже самому заурядному лейтенантишке в цинковом гробу не отказали бы. А в Германии, особенно в гитлеровской Германии, металла не хватало, и, готовясь к войне, она во многом нуждалась. Поэтому в дело шло все. И цинковый гроб лейтенанта Завильского тоже: лейтенанта в нем не похоронят. Гроб разрежут на части, покойника переложат в деревянный, а цинковый пустят в переплавку, чтобы из его материала делать новых покойников.

До всего этого мертвому Завильскому не было ровно никакого дела. Ни мыслей, ни чувств у него не было. Но знай он, какие страшные поминки устроил по нему обер-лейтенант Хартенек, вряд ли отважился бы пошутить на этот счет.

Тысячи жертв пали над его могилой: старики, мужчины, женщины, дети. Ослов, овец, свиней, кур разнесло в клочья. А тысячи раненых, среди них младенцы и беременные, метались на соломенных матрацах во временных госпиталях, стонали от боли и взывали к богу: «Прости, господи, врагам нашим». Деревня Герника, знаменитая тем, что простояла на свете тысячу лет, со всеми домами, церквами и садами была превращена в кучу смрадного пепла.

Маленькому лейтенанту Завильскому, молча и теперь уже безо всяких мыслей лежавшему в темном цинковом гробу, не нужно было просить прощения за горе, причиненное его смертью. Весь этот фейерверк, как он назвал бы его, был устроен не в его честь. Он просто подогрел остывшее тщеславие другого.

В каюте капитана на столе лежал список пассажиров. Капитан посматривал на часы. Оставался час времени, чтобы заполнить три свободных места в списке.

Он поспешил на мостик. Порт тонул в дыму и шуме. Капитан вдохнул и быстро выдохнул воздух: в порту воняло дохлой рыбой, гниющими водорослями, отработанным маслом, дешевым углем и человеческим потом. Капитан соскучился по свежему, соленому, морскому воздуху.