Лейтенант Бертрам

К новому государству он до сей поры относился вполне равнодушно, а зачастую и неприязненно — совесть военного не давала ему мириться со многими экспериментами, которые предпринимались в вооруженных силах, а простая человеческая совесть восставала против принуждения и насилия. Но теперь его обуревали иные чувства. На приказе о повышении он видел подпись фюрера и разглядывал прямые, энергичные, тесно прижатые друг к другу буквы не без, впрочем, естественной благодарности. И если до сих пор он с презрением думал о новых правителях, считал, что они попросту демагоги, то теперь он полагал, что справедливости ради надо признать их несомненные достижения. Йост чувствовал, что в нем, как в зеркале, отражается растущая мощь нового государства.

Однако эти примирительные рассуждения все же не совсем сняли тяжесть с его души — тайный вопрос: достаточно ли крепкая основа у новой власти, морально крепкая? И пожалуй, он отвечал на этот вопрос отрицательно, когда думал, что армии ни в коем случае не должны касаться политические процессы. От многих речей, слышанных по радио, от многих деклараций и постановлений, читанных в газетах, у него создавалось впечатление, будто он находится на корабле, который, стремясь уйти от шторма, мчится на всех парах. И хотя есть риск, что, перегревшись, котлы взорвутся, рисковать все же приходится, если не хочешь быть застигнутым штормом и пойти ко дну. Тревога, громкие вопли, поспешные решения руководства, высокомерная переоценка своих сил и перенапряжение этих сил частенько настораживали Йоста.

Но в сфере собственной деятельности Йост уже вполне приспособился к этим методам и действовал именно так, как действовали повсюду в рейхе, то есть не давая себе времени на раздумья, не позволяя себе ни отдохнуть, ни перевести дух.

Чем ближе к весне, тем усерднее велись работы на Вюсте.

Это строительство было гордостью Йоста, и на острове он отключался от домашних забот. Он регулярно бывал здесь и даже позволял себе побродить по острову, дивясь, как маленькая бухта становилась гаванью для подводных лодок, осматривал рыбацкие домики, в которых будет размещена часть офицеров и рядовые, и на импровизированном подъемнике спускался в глубь меловой скалы, которую окрестил «бобровой крепостью».

Во время одного из таких осмотров в штольне, ведущей к первому ангару, он наткнулся на Хайна Зоммерванда. Йост подал ему руку и перебросился с рыжим Хайном несколькими словами. Хайн Зоммерванд скромно поздравил Йоста с повышением. Йост выслушал его, высоко вздернув левую бровь. Он смотрел в лицо Хайна, которое при свете прожектора казалось белым и производило какое-то зловещее впечатление. Йост поспешил проститься с ним, но ощущение тревоги не проходило, пока он наконец не выбрался из шахты на свет божий.

Хайн Зоммерванд вот уже около месяца жил на острове и каждое утро просыпался в бараке с одним и тем же чувством, охватившим его в момент, когда он впервые ступил на землю острова. Его страшно угнетало сознание, что он должен пройти по берегу, где Фридрих Христенсен ждал его до самой своей смерти. А ведь остров, когда Хайн ступил на него, не имел уже ничего общего с тем, каким был раньше. Он был полон деловитым шумом стройки, стуком молотков и трамбовок, громкими криками строителей. Но Хайн Зоммерванд за всем этим слышал зловещую тишину, мертвое молчание старого рыбака, умершего так горько и одиноко. И это обязывало Хайна. Жертва рыбака не должна оказаться бессмысленной, а Хайн знал, что обязан искупить свою вину перед Фридрихом Христенсеном, то есть делая свое дело, придать смысл гибели старика.

Работа здесь была трудной, а поскольку начальство старалось занять как можно меньше рабочих, часто приходилось работать сверхурочно, отчего по вечерам люди замертво валились на соломенные матрацы в бараках, чтобы на следующее утро ни свет ни заря опять быть на ногах. Из барака они плелись в столовую, а оттуда еще несколько шагов до клети подъемника и вниз, на десять часов в глубину шахты. В свете прожекторов мел светился матовой белизной. Его взрывали, долбили кайлом, отбойными молотками, чтобы в скале под мирной землей острова выдолбить небольшое пространство — и открыть доступ военным. Там внизу, кроме работы, было еще и множество всяких секретов. Рядом с инженерами и мастерами постоянно толклись и специальные наблюдатели, ибо страх перед шпионами был велик. Этим страхом был обусловлен целый ряд инструкций и предписаний, превращавших жизнь на острове в своего рода тюремное заключение. Рабочим запрещалось разгуливать по острову. Бараки стояли рядом с башнями подъемников, вся территория была обнесена колючей проволокой и охранялась часовыми. Огорожены были даже некоторые участки подземной строительной площадки, и допускались туда считанные люди. Страх перед провокаторами и доносчиками, только подогреваемый всеми этими мерами борьбы со шпионажем, заставлял рабочих и друг к другу относиться с подозрением и держать язык за зубами. Отработав определенное время, люди получали значительную прибавку жалованья, полагавшуюся за эту работу.