Лейтенант и его судья

— Вы знаете совершенно точно, что я никогда не шучу.

— Я понял. Я отравил Мадера, я пытался отравить девять других офицеров, я убил и Клару Брассай!

— Да или нет?

Дорфрихтер раздраженно замотал головой.

— Конечно нет. Ни Клару, ни Мадера. Нет, нет и нет!

— Ну что же, — сухо сказал Кунце, — будем эксгумировать тело. К счастью, судебная медицина шагнула в настоящее время далеко вперед. Даже спустя годы патологи могут установить причину смерти. — Он обратился к Стокласке: — Распорядитесь увести обер-лейтенанта в его камеру.

Дорфрихтер встал. Невидящим взглядом он уставился на крыши противоположных домов.

— Я уже вам говорил, господин капитан, что она угрожала себя убить. Еще в Кешкемете у нее были приступы необъяснимой смены настроения. Сегодня ликует, радостная до небес, завтра — в смертельной тоске. Наверное, она отравилась, но я ей яд не давал.

Кунце ничего не ответил. На этот раз все прошло хорошо, подумал он. Чего он опасался: что его внутренние сомнения помешают вести допрос, — не произошло. Он чувствовал себя более уверенным, чем в начале допроса. Дичь была в пределах выстрела. Кунце был убежден, что Клара Брассай была отравлена и что Дорфрихтер приложил к этому руку. Он позвонил комиссару доктору Вайнбергу и попросил его распорядиться произвести эксгумацию и вскрытие трупа Клары Брассай.

Одновременно в венгерскую деревню, где отец Клары заботился о душах своей паствы, были посланы два детектива. Они должны были установить, не было ли в вещах Клары, которые оставались в пансионе фрау Кралик, чего-либо заслуживающего внимания.

В один из дней Роза возвратилась из Граца. Когда Кунце зашел домой, она щеголяла уже в своем ярком надушенном неглиже. Она не догадывалась, что это как раз и не нравится капитану. Он редко выражал свое мнение о том, как она выглядит. Если она его спрашивала, что он думает по поводу ее нового платья, Кунце всегда отвечал, что оно ей очень идет, даже если платье ему и не нравилось.

— Дядя Пауль завещал мне все, — сказала она ему, едва он вошел. — То есть почти все. Десять тысяч крон должны быть выплачены экономке. Я подозреваю, что он ей еще кое-какие ценные бумаги отдал. Или она их просто взяла. Но я не хочу устраивать из-за этого скандала, главным образом из-за того, чтобы не затягивать дело. Адвокат считает, что все должно быть улажено за два месяца. Сегодня у нас двадцатое декабря — значит, это будет конец февраля. Дорогой, мы можем нашу свадьбу планировать на март. Мартовские иды — это было бы прелестно!

— Почему мартовские иды?

— Это звучит так очаровательно!

— Для Цезаря это было совсем не так.

— Разве ты не счастлив? — спросила она, обняв его.

Он был совсем не счастлив, ни от перспективы скорой женитьбы, ни от нежного объятия. Бретелька сползла с ее плеча, и ему вспомнились откормленные и ощипанные венгерские гуси, их бледно-желтые тушки, развешанные в лавках на рынке, мимо которого он шел домой.

— Ты совсем не кажешься счастливым, — услышал он ее голос. Ее большие голубые глаза были полны упрека.

— Я просто устал сегодня, — солгал он и, чуть коснувшись, поцеловал ее в лоб.

Он подумал, что бы сделал Петер Дорфрихтер на его месте. Возможно, ушел бы из дома, чтобы никогда не вернуться, невзирая на упрек в больших голубых глазах. Он бы, вероятно, решил, что наступил момент для честного расставания, иначе впереди предстоит пожизненное рабство — так он это характеризовал, — если не пойти на это расставание. Дорфрихтер — просто циник, потому что у него хватило решимости покинуть женщину, которую он не любил. Эмиль Кунце был порядочный человек, потому что продолжал оставаться рядом с нелюбимой женщиной. На самом деле, подумал он с горькой досадой, получается так, что он порядочен лишь потому, что слаб, а Дорфрихтера считают циником потому, что у него хватило мужества следовать своим убеждениям. Роза любила его, и ему суждено всю жизнь быть к ней прикованным. Ее любовь была подобна огромному ненасытному спруту — это ему очень скоро стало ясно и приходило ему в голову всегда, когда ее руки тянулись к нему и против воли крепко прижимали его к мягкому, рыхлому телу. И тем не менее он ни разу не предпринял попытку бежать. И оправдать себя тем, что он, мол, еще молод, он тоже уже не мог. «Желание быть любимым, — размышлял он, — это заблуждение молодости. Зрелость начинается с понимания того, что любить гораздо сложнее, чем быть любимым, и только немногие находят мужество признать это. Большинство довольствуются тем, что принимают за любовь поверхностный интерес или половое влечение».

— Ирма и Альфред очень рады, — сказала Роза.

— Чему? — спросил рассеянно Кунце, пока до него не дошло, что речь идет о сестре Розы и ее муже.

Роза посмотрела недоуменно на него.

— Тому, что мы женимся. Чему же еще?

«Она им успела уже все сказать», — подумал Кунце.

— Это мило с их стороны, — пробормотал он.

— Надеюсь, у армии не будет возражений, — продолжала Роза. — Квартира оформлена на Альфреда. Но они могут докопаться, что я здесь жила. Как ты считаешь, может быть, мне лучше переехать к Ирме и Альфреду, я имею в виду, до свадьбы?