Лейтенант из будущего. Спецназ ГРУ против бандеровцев

Город Львов, улица Святого Яцка Микола Грабчак идейный дезертир 17:20

…Опять взялась всхлипывать-давиться. Уймется или нет? Микола осторожно, боясь, что тонкая дужка хрупнет, поставил на блюдце чайную чашечку.

– Вы, пани Олена, не сокрушайтесь так. Супруг ваш истинным героем погиб, честью не поступился. До последней возможности прорыв возглавлял, командовал. Смерть истинного лыцаря. Когда ранило, думали, вынесем, эх… У москалей снайперов сотни…

Про лыцаря, кажется, уже говорил. Пани кивает, платок к глазам жмет, опять всхлипы грудяные, словно собака кашляет. Да що ж в том толку? Все одно не воскресить…

Мучил Грабчака скулеж бабский. Хотелось успокоить, взять двумя пальцами за шейку хрупкую, сдавить, словно ту чашечку с фаянсовыми загогульками, и пани к себе притиснуть. Пусть живого мужчину почувствует. Вон, и диван имеется…

Вообще, пани Тимкевич не только с тылу была гладка. Воспитанная дамочка, с лица приятная, только нервна излишне. В письмецо вцепилась, слезы-всхлипы, то да сё, но без обмороков. Приказать, чтобы переодели да обед разогрели, не забыла. Девка-прислуга, ахая и слезу пуская, Миколу накормила, дала панские вещи (не обноски, все вполне приличное, хотя и тесноватое). Потом пригласили чай пить и рассказать «о хвылине страшной[61]». Отчего ж не рассказать? Все давно придумано, еще тогда, когда Микола покойницкую записку у дороги перечитывал…

Прислуга, круглолицая, на домашнюю кицьку похожая, сейчас в дверях залы торчала, тоже слезы утирала, носом хлюпала. Вот сволоцюга, мешает ведь. Надо бы дело решать, а тут еще диван на глаза так и лезет – суп горячий, да щедрая стопка настойки солдатские мыслишки разогрели. Но не время: бабы две, дите в спаленке – запросто расшуметься могут. Тут решать да сбегать нужно, иначе «хвилина страшна» и самому Грабчаку очень запросто может прийти…

…Днем в город шутце Грабчак вкатил на удивление легко. Не по шоссе, понятно, а пригородной улочкой, тропкой между заборов, и очень скоро на знакомой Казневской улице оказался. Патрули не попадались, бог миловал, но неспокойно в городе: винтовки перестукивали, а то и вовсе граната грохнула. Но то поодаль, а пока, пригнув голову в надежном шлеме пониже, Микола накручивал педали и по булыжной мостовой летел-трясся неутомимой молнией. Город он знал неплохо: и пленных конвоировать сюда приходилось, и когда дивизию доформировывали, бывал. Вывернув на Панэнску, с перепугу чуть не завалился – тянулась колонна немецких грузовиков, бронетранспортер с автоматической пушкой. Но приняли за своего, прокричали что-то о партизанах на крышах. Микола ответил «данке, камрад!» и покатил дальше.

Везло Грабчаку: не было партизан, вообще никого не было – улицы будто смертная холера вычистила. По тротуару ветерок волок бумаги, порой покрышка велосипеда оставляла ребристый отпечаток на подвернувшемся исписанном листе. Проезжая мимо полицейского участка с распахнутыми дверьми и окнами, Микола догадался: сбежала и власть львовская, и германцы, не будут они осаду держать. А что от них, кобелей трусливых, еще ждать? Бросила фронт, едва припекло, немчура поганая. Чего ж им город оборонять, небось не свое, не жалко.

Вихрем, в шипении шин, Грабчак выскочил за угол к Ризьнецкой – впереди торчала группа каких-то людей, кажется, в немецкой форме. Закричали, что-то приказывая. Нет уж, объясняться да виниться Микола никак не желал. Соскочил, живо развернул машину и обратно, за угол. Вслед вновь заорали, выстрелили – кажется, в воздух, но Грабчак уже укрылся за углом. В седло и ходу. Так-то – нынче шутце сам себе хозяин. Добрался до улицы Святого Яцка, счастливо проскочил мимо пустых казарм, квартиру хорунжего отыскал – боялся, что опоздал. Нет, везло – не додумалась пани Тимкевич вовремя уходить, ждала чего-то…

…Тю, да когда ж она уймется?

– …Пани, видит бог, слезами горю не поможешь. Мне бы связаться с хлопцами из подполья. Приказано, если кто живым прорвется, в «Башту»[62] уходить. Долг наш таков…

Утерла глаза, воспитанно высморкалась в кружавчики носовичка:

– Сейчас я вас отведу. С дочерью пока Олена посидит…

– Непременно посижу, – прислуга вновь сунулась в залу. – Только вы послухайте, що творится…

Микола прыгнул к окну, осторожно приподнял тяжелую складчатую штору, со второго этажа видно плохо: на улице ругались, кто-то завопил по-польски… Десяток человек с повязками на рукавах… винтовка, вторая… Усач в фуражке размахивал револьвером…

– Поляки! Это к вам?! – обмер Микола.

– Внизу семья сотника квартирует. Мстить явились, свиньи ляшские, – с ненавистью прошипела пани Тимкевич.

– Уходить нужно!

Микола метнулся на кухню, схватил винтовку, подсумки. Есть две гранаты, пистолет… Сдурел? Бой принимать?! Да не дай бог…

Винтовку и ремни сунул за плиту – может, не найдут. Гранаты в карманы – вроде бы узковатые брюки разом вниз поползли, норовя стреножить. Кобуру к черту – «вальтер» за пояс, второй магазин в карман. Документы и часы хорунжего…

За столом в зале пани Тимкевич что-то торопливо писала.