Лейтенант из будущего. Спецназ ГРУ против бандеровцев

– Ты шо говоришь?! – возмутился дурной Петро. – Думаешь, Советская власть уже кончилась? А вот как возьмут тебя за шиворот…

– Ты, что ли, возьмешь? Возмилка еще не отросла. Богато я всяких властей повидал, встречались и пострашней рожей.

Рябой Петро покраснел.

– Вот и молчи, – дядьку Потап взялся за вожжи. – Пропадет добро, кому отвечать? То-то… Да и выработку сверх плана нам кто оплатит? Германец? Раз совдепия кончилась, сами реализуем. Мы трудились, имеем полное право…

Подводы развернули, до дому двинулись, но далеко уйти не успели – навстречу, из тени реденького леска, шли люди.

– То армейские, – пробормотал дядько Потап. – От британских морей их завернули, непоборимых. В сторонку, хлопцы, бери…

Брели толпой по большаку красноармейцы, пыльные, от усталости равнодушно-бесчувственные, кто в бинтах, кто просто обдертый. Головным боец шагал: пулемет со «сковородкой» поперек груди, руки тяжелое оружие то ли придерживают, то ли об него опираются. Взгляд из-под каски пустой, страшный – сквозь подводы, сквозь зыбкий от жара полуденный воздух – словно в смерть человек смотрит. Красноармейцев было немного: с полусотню. Волокли пулемет на колесиках, раненых на шинелях…

Лошади шагали медленно, подводы катили по самой обочине. Почти разминулись. Глянул старшина в пропыленной насквозь фуражке – дядьку Потап ссутулился еще больше – вовсе старый дид, немощный.

– Куда едете?

Эх, почти прошли мимо, почти обошлось. Но окликнули: голос у старшины резок, скрипуч, насквозь москальский.

– Так в цех, продукцию сдавать, – дядько Потап, вытер изнанкой кепки потное лицо. – Накладные у нас. Строго…

– Поворачивай, – приказал старшина.

– Указанье у меня.

– Заворачивай. Немцы там.

Тюки свалили на обочину. Сажали раненых. Лысоватый военный, без гимнастерки, с обмотанной рыжими бинтами грудью, всхрипывал, словно сказать что-то хотел, да не мог.

– Бумагу, бумагу какую дайте, – дядьку Потап суетливо помогал укладывать ноги умирающего.

– Вернемся – напишем, – безразлично пообещал старшина.

– Так с меня же за тех коничков…

– Война, – исчерпывающе объяснил узколицый старшина.

Смотрели ограбленные возчики вслед уходящей армии. Микола кривился – разве то по справедливости? Обидранцы бродячие, ни командиров, ни строя. Вот она, москалья порода.

Дядьку Потап утер усы.

– Обошлось. Могли и мобилизувать заодно с конями.

– Я б и сам пошел, – пробубнил Петро.

– Та иди, – усмехнулся мудрый дядько. – Штаны подтяни, да поспешай. Догонишь партийных – руку потискают. Повезет, так ружье старое дадут и звезду на картуз. Успеешь по немцам пальнуть, за жидка какого великое геройство проявишь.

– Я не за евреев. За Родину!

– Дурной ты, хлопец. Там за Советы москальско-жидовские война идет. А наша землюка здесь, – дядьку Потап повел широко растопыренными пальцами над полем, указывая на жайвориные[17] трели и жарко-голубое летнее небо.

– Малая у тебя батькивщина, – насупленно буркнул Петро. – У меня побольше будет.

– Иди-иди, подставляй свою макитру[18] за ту Сибирию. Отблагодарят.

Петро вдруг подхватил отцовскую тужурку, что у ног лежала, и зашагал вслед красноармейцам.

– Ты що?! Куда? – изумленно окликнул двоюродного брата Микола.

Дурень не оглянулся, лишь отмахнулся заношенной тужуркой.

– Сгинет, – пробормотал Микола. – Шо я тетке Ганне скажу?

– Та Ганна и сама невеликого ума. Переживет. Ушел и ушел. Германец покрепче всыплет, вернется дурник рябой, – дядьку Потап усмехнулся. – Вот же дурень. Было б за кого ноги топтать.

– Совсем дурень, – согласился Микола.

О родиче только к вечеру вспомнил: пока тюки в роще прятали, пока до Глибоча доплелись – употели до крайности.

Сбрую дядьку Потап потом почти год по малостям распродавал – осторожничал. С выручкой, понятно, обжуливал, да Миколе уже наплевать было на ту мелочовку. Служил, добрые гроши завелись…

Немцы в Глибоч заглянули, должно быть, через неделю. А через две недели Микола Грабчак поступил служить в полицию. Само как-то вышло: батько сказал, что тому, кто к новой власти раньше придет, тому и веры будет больше. Да и записывались в полицию люди всё знакомые, рассудительные. То, что зеленоват Микола, не помешало – отец поговорил с кем надо, приписали лишку полгода.