Лейтенант Рэймидж

— Какого дьявола мне знать? Пизано поступает так, потому что это Пизано. А Джексон это моряк. Вам ли не знать, что моряк — странное создание. Он может лгать, обманывать, напиться в стельку, только понюхав пробку от бутылки, и в тоже время ему присуще, пожалуй, самое развитое чувство справедливости на земле. Вы присутствовали при достаточном количестве наказаний, чтобы убедиться в этом. Я всегда могу узнать, что наказываю именно того, кого надо: достаточно посмотреть на лица членов экипажа. Хотя наказывают их товарища, они принимают это, если он виновен. Но если нет — я пойму это по их поведению. Ни ропота, ни возражений, но я пойму. Я клоню к тому, каков образ мыслей Джексона. Наверняка он полагает, что ваш отец оказался козлом отпущения. Небезызвестно ему и существование у семьи Рэймидж врагов. Когда он узнает, что на суде будет фигурировать обвинение в трусости, Джексон тут же догадывается, почему его и остальных матросов с «Сибиллы» отправляют на «Топаз». Быстрее, чем я, к слову сказать, — добавил Пробус.

— Мне становится стыдно, когда я все это слышу, — проговорил Рэймидж. — Сначала вы, потом Джексон. Мне не хотелось бы выглядеть неблагодарным или обидеть вас, сэр, но будет лучше, если вы не будете еще глубже увязать во всем этом.

— Мой дорогой друг, я и не собираюсь этого делать! Уже сейчас я чувствую себя нездоровым, а вскоре после полуночи состояние мое ухудшится настолько, что даже мысли не возникнет об участии в заседании трибунала завтра утром. Справка, должным образом оформленная хирургом, будет передана председателю трибунала. Поскольку на судах, присутствующих здесь, наличествуют шесть пост-капитанов, то есть на одного больше необходимых пяти, заседание трибунала будет правомочным.

— Спасибо, сэр.

— Не благодарите меня, я ничем вам не помог: я думаю о себе. Не стоит считать Годдарда дураком, но мне известно слишком много об этом случае, чтобы заседать в составе трибунала. А поскольку мне весьма затруднительно объяснить председателю трибунала откуда мне это известно, то просто счастье, что у меня появился озноб и лихорадка, приковывающие меня к постели. Так что желаю вам спокойной ночи.

— А как Джексон, сэр?

— Я с ним сам разберусь. Оскорбление, правильно я говорю? Оскорбление нанесено мне, не вам. Вы свидетель, всего лишь свидетель. Это произошло, насколько я могу припомнить, за некоторое время до того, как мне передали приказ о пересылке его и остальных моряков с «Сибиллы» на «Топаз». Об этом я должен составить рапорт капитану Краучеру. Да-да, — добавил он рассеянно, — предоставьте это мне. Кстати, мне нужно написать еще одно письмо.

Рэймидж ждал, полагая, что Пробус продолжит разговор о письме, но капитан посмотрел на него и сказал:

— Все в порядке, вы можете идти. Письмо не для вас. Доброй ночи.

Глава 15

Когда вестовой кают-компании разбудил его утром, принеся чашку чая, Рэймидж проснулся с головной болью и металлическим привкусом во рту — обычное следствие сна в тесной, почти лишенной доступа воздуха каюте. Он знал, что чай окажется полуостывшим и невкусным — так бывало всегда, по крайней мере, для лейтенантов, да и всегда будет. Трибунал должен собраться через час или около этого, так что у подсудимого есть время неспеша позавтракать.

Вестовой вернулся.

— Мистер Доулиш велел передать это вам, — сказал он, кладя на крышку маленького комода шпагу и шляпу, — здесь еще некоторые вещи, и еще это — только что прибыло с берега, сэр.

Он передал Рэймиджу письмо, запечатанное красным воском, но без какого-либо оттиска. В темноте каюты читать было трудно, но почерк оказался разборчивым, хотя и неровным, а характер написания букв выдавал, что писавший не был англичанином, скорее всего, итальянцем. Лейтенант встал с кровати, что подойти к световому люку кают-компании. В письме не было ни обращения, ни подписи. Только три строчки:

'Nessun maggior dolore,

Che ricordarsi del tempo felice

Nella miseria.

Он узнал строфу «Божественной комедии» Данте:

«Тот страждет высшей мукой,

Кто радостные помнит времена

В несчастии».

«Как верно, — подумал Рэймидж, — однако кому взбрело в голову напоминать мне об этом сегодня утром»? Поднеся лист к свету, он различил водяной знак: корона над чем-то, напоминающим урну, а внизу буквы «Г. Р.». Значит, у писавшего есть доступ к официальной гербовой бумаге…

Внезапно мысли его вновь перенеслись в Башню, к тому моменту, когда стоящая перед ним прекрасная девушка в черной накидке, направив ему в живот дуло пистолета, спрашивала: «Что значат эти намеки на L'amor che muove il sole e l’altre stelle?». Получается, это она отправила письмо, а почерк неровный из-за раны в плече. Бумага же позаимствована у вице-короля. Но что она имела в виду, говоря о «радостных временах»?