Лейтенант Рэймидж

Садясь в шлюпку, чтобы отправиться на «Диадему», он осознал, что состояние возбуждения, в котором он пребывал, сам того не замечая, и которое позволяло ему быть бодрым и деятельным в течение последних двадцати четырех часов несмотря на недостаток сна и пищи, исчезло. Лейтенант чувствовал себя ужасно усталым и подавленным, вплоть до того, что операция по спасению «Белетты», происходившая всего лишь утром, приобрела отсвет некоей нереальности, будто на самом деле ничего и не было. Впечатление было такое, что это просто чей-то красочный рассказ, услышанный им несколько месяцев назад. Дело «Сибиллы» тоже казалось полузабытым сном.

И тут, пока он сидел рядом с Джексоном, направляющем шлюпку к «Диадеме», и напротив Лэйдмана, молчаливого и угрюмого, прошлое снова приобрело четкий фокус, словно на этот участок его памяти навели мощную подзорную трубу.

Раздался глухой стук, и Лэйдман вскочил на ноги: они подошли к борту «Диадемы», и Лэйдману, как старшему, предстояло подниматься первым.

У трапа Лэйдмана встретил капитан Таури, поприветствовав его и передав, что коммодор ждет. Обратившись к Рэймиджу, он сказал:

— Коммодор примет вас через пять минут.

Стоявший якорную вахту молодой лейтенант поглядел на Рэймиджа, видимо размышляя, стоит ли затеять разговор, но Рэймидж был совершенно не в настроении болтать, и стал мерить шагами палубу напротив трапа. Он почти не заметил, как покинул корабль капитан Лэйдман.

Наконец, подошел лейтенант и спросил:

— Это вы Рэймидж?

— Да.

— Коммодор ждет вас немедленно.

Лейтенант показывал дорогу. У двери в капитанские апартаменты застыл на вытяжку часовой из морских пехотинцев. Лейтенант постучал, дождавшись ответа, открыл дверь и вошел. Судя по всему, коммодор находился в спальной каюте, поскольку даже не входя в большую каюту лейтенант негромко произнес:

— Мистер Рэймидж, сэр.

Потом повернулся и жестом предложил Рэймиджу войти.

— А, мистер Рэймидж!

Голос был высоким и немного гнусавым. Рэймидж удивился, насколько маленьким оказался коммодор: ростом ниже Джанны, узкий в плечах, с тонким лицом. А еще, слегка оторопев, заметил Рэймидж, один глаз слегка блестел, как стекло. Ну конечно, коммодор Нельсон лишился глаза у Кальви, около года тому назад. Зато сохранившийся глаз смотрел очень проницательно.

Возможно, в физическом плане Нельсон был мал, но Рэймидж буквально ощущал исходящую от него силу: коммодор был натянут, как струна, но прекрасно владел собой, лицо его выдавало возбуждение, но мгновение спустя Рэймидж понял, что на деле тот совершенно спокоен. Этот человек напоминал бьющий ключом источник.

— Присаживайтесь, — коммодор указал на стул у подножья крохотной кушетки.

«Его беспокоит рост?» — подумал Рэймидж. Казалось совершенно очевидным, что такой шаг ставил Рэймиджа в невыгодное положение. И случайно ли разговор происходит в спальной каюте?

— Как вы полагаете, мистер Рэймидж, зачем я послал за вами?

Вопрос был таким неожиданным, что Рэймидж на мгновение растерялся, думая, что коммодор шутит, но единственный глаз смотрел на него холодно и строго.

— По любой из доброй полудюжины причин, сэр, — не задумываясь, сказал Рэймидж.

— Перечислите их.

— Хорошо. Оставление «Сибиллы»… Попытка исполнить приказ, данный капитану Леттсу насчет спасения беглецов.

— Это две.

— Дальше: жалоба графа Пизано… И трибунал, сэр.

— Четыре.

«Боже правый, — подумал Рэймидж, — попал из Годдарда да в полымя».

— Да, еще операция с «Белеттой», сэр.

— А шестая?

— Я могу насчитать только пять, сэр.

— Ладно. А теперь попробуйте угадать мое мнение по перечисленным выше эскападам?

В голосе его появилась ледяная нотка, а Рэймидж чувствовал себя усталым и совершенно разбитым. Не потому, что испугался, а потому что из того, что говорили обо всех капитанах и младших флаг-офицерах на Средиземноморской эскадре, да и на всем флоте, наибольшее впечатление на него произвели рассказы о коммодоре Нельсоне. Он понял вдруг, что с момента приостановки трибунала питал тайную надежду: стоит коммодору узнать, как все было, и с него, Рэймиджа, снимут все обвинения.

И вдруг это холодное, почти бесцеремонное обращение. Оно свидетельствовало, что Нельсон, в лучшем случае, рассматривает предстоящее дело как неприятное, и принимается за него без желания, в худшем — намерен довести до конца начатое Годдардом и Краучером.

— Я не знаю, чем все может закончится, сэр, но знаю, как должно бы. — Голос Рэймиджа был грустным, но лишенным эмоций, почти равнодушным.

— Ну, в таком случае, излагайте, — нетерпеливо заявил Нельсон. — Но кратко.

— «Сибилла», сэр — она не могла сражаться, а за раненными мы не могли обеспечить уход, так как хирург и его помощник погибли. Фрегат тонул слишком быстро, чтобы французы успели залатать его и сохранить на плаву. Мой поступок обеспечивал оказание медицинской помощи раненым, а здоровым давал время сбежать в шлюпках.

— Мысль оказаться в плену у французов так испугала вас, что сбежали после того, как сдались?

Нотка ехидства в голосе коммодора заставила Рэймиджа вспыхнуть от ярости, и лишь с большим трудом он удержал себя в руках.