Лейтенант Рощаковский – последний рыцарь российской империи

В самой России известие о подвиге моряков «решительного» вызвала новый взрыв патриотических выступлений. Художники посвящали героям картины, поэты писали стихи. Именно со стихотворения «Захват «Решительного» дебютировал в ноябре 1904 года вчерашний гимназист Игорь Лотарев, в недалеком будущем знаменитый Игорь Северянин. «Захват «Решительного» стал его первым стихотворным опытом. Возможно, литературные критики найдут первые стихи Игоря Северянина еще сырыми, и по юношески непосредственными, но главное в них другое – искренность и неподдельный патриотизм:

Я расскажу вам возмутительный

Войны текущий эпизод,

Как разоруженный «Решительный»

Попался в вражеский тенет.

Как, позабыв цивилизацию,

Как, честь и совесть позабыв,

Враги позорят свою нацию,

Как их поступок не красив.

Заняв «Решительного» палубу,

Враги вступили в разговор.

Наш командир представил жалобу

На действий вражеских простор.

С улыбкой холода могильного

Он разговор уж вел к концу,

Как вдруг, взмахнув рукою сильною

Японца хлопнул по лицу.

Не мудрено: переговорами

Пока был занят командир,

Японский флаг пред всеми взорами

Взвился наверх, нарушив мир.

И в тот же миг враги схватилися,

Скатясь немедленно за борт

И долго крики разносилися

И оглашали долго порт…

Скандал с вероломным захватом «Решительного» и пощечиной, которую дал японскому офицеру Рощаковский, стал достоянием мировой общественности и поводом для журнальных карикатур. Из российской прессы: «Дело «Решительного» как еще одно проявление того факта, что «японцы так спешат отдалиться от культуры, как спешили приткнуться к ней. По поводу подвига с «Решительным» Япония решительно насмеялась над цивилизацией, за что получила пощечину по лицу. Впрочем для расходившихся дикарей никакие международные обычаи и законы не писаны и никакими приемами их пристыдить нельзя».

Популярный юмористический журнал «Будильник» поместил на обложке некую японскую гейшу, которая стоя по щиколотки в воде, радостно прижимает к груди маленький русский кораблик, не смушаясь тем, что на ее щеке пылает след от внушительного размера пятерни. Подпись под рисунком от имени гейши гласила: «Сразбойничав, добыла миноносец ценою русской пощечины и европейского презрения… Хорошо бы теперь добыть крейсер такою же ценою: ведь другая щека у меня цела! Стыд не дым, глаза не выесть…».

Впоследствии, захваченный японцами эсминец «Решительный», участвовал в Цусимском сражении. Но удачи он японцам не принес. Более того, в результате неудачного манёвра «Решительный» протаранил и потопил японский миноносец "№ 69. Что-то мистическое было в том, что в Цусимском сражении снова встретились корабль и его бывший доблестный командир. При этом оба снова сделали все от них возможное для победы над врагом и не их вина, что на этот раз удача была на чужой стороне. Поразительно, но «Решительный» каким-то мистическим образом снова выступил на нашей стороне. Если у кораблей есть душа, то душа «Решительного» должна была противиться японцам, за то, как пиратски они его захватили. Может, поэтому век «Решительного» в японском флоте был не слишком долг и в 1918 году его отправили на слом.

Боль Цусимы

Наскоро подлечившись в местном госпитале католической духовной миссии, Рощаковский поспешил в Петербург. По международным законам, оказавшись на территории нейтрального государства, он должен был оставаться здесь на правах интернированного до конца войны. Но после захвата "Решительного" своё обязательство не воевать с японцами Рощаковский посчитал недействительным и, едва залечив рану, через Америку вернулся в Россию. Еще с дороги он подал рапорт морскому министру о зачислении во 2-й Тихоокеанскую эскадру, которая готовилась к отправке на Дальний Восток. Свое обязательство не воевать, после захвата "Решительного" японцами, он считал недействительным.

Адмирал Авелан долго не хотел назначать настырного лейтенанта на уходящие корабли.

– Знаете ли вы, молодой человек, что в случае пленения ему, как бывшему интернированному, угрожает расстрел! – говорил он настырному лейтенанту.

– Я этого не боюсь! – отвечал Рощаковский.

– Зато боимся мы! Россия не может позволить, чтобы кто-нибудь, за здорово живешь, расстреливал ее офицеров! – зло ответил Авелан, и грохнул кулаком по столу. – Все, разговор окончен!

Вот когда пригодилась давняя дружба с однокашниками – великими князьями. Для этого он, по ходатайству великого князя Кирилла Владимировича, умудрился попасть на завтрак к Николаю Втормоу и там высказал свою просьбу. Царь разрешение дал, и командованию ничего не оставалось делать. Более того, живой и интересный рассказ Рощаковского о днях порт-артурской жизни и его злоключениях в Чифу произвел на Николая такое впечатление, что он на прощание, подав Рощаковскому руку, сказал:

– Скажу вам, Михаил Сергеевич, что у меня очень не много настоящих друзей. Но вас я очень бы хотел видеть среди них! Прошу вас, после окончания войны как можно чаще бывать у меня запросто без всяких церемоний!