Лейтенант Шмидт

Главный командир вице-адмирал Чухнин прибыл на «Пантелеймон». После всех церемоний команду выстроили на юте. Нелегко было Чухнину выступать в непривычной роли оратора, да еще перед матросами. Но, чувствуя себя исполнителем прямой воли даря, он говорил не по-командирски длинно и наукообразно. О пагубных учениях, опасных для нравственности и общественного благосостояния. О том, что распространители этих учений стараются внушить нижним чинам, будто все порядки следует разрушить. И он предостерегал матросов от увлечения наущениями, которые могут совлечь с пути исполнения законов. Вожаки нового модного учения призывают к разрушению общества, чтобы создать на земле райское блаженство. Но сие есть соблазн, подобный соблазну первородного греха. Отсюда и беспорядки, и неистовство толпы, потерявшей разум.

Матросы удивленно слушали знаменитого «дракона», говорившего не то как поп, не то как неизвестно кто. Удивлялись и молчали.

Чухнин решил, что ему удалось убедить аудиторию. В самом деле, матросы послушно молчат, как всегда было. И он заговорил увереннее и громче. Все еще можно наладить! Он заканчивал длинную речь грозным предупреждением, что революционеры — это враги родины, предатели, а потому…

Но эффектного конца не получилось. Из строя выскочил матрос с красивым смуглым лицом. Слова его звучали резко, как выстрелы:

— Я вот революционер. Кому я продался? У меня ничего нет. Вот тельняшка только. И ничего не надо, если хотите знать. Мне справедливость нужна, свобода. Я враг родины? Вранье! Я за родину, за родной мой народ хоть сейчас голову положу…

Матросы загудели одобрительно и угрожающе.

Оглушенный, испуганный, Чухнин растерянно оглядывался по сторонам и видел красные, жалкие лица офицеров. Вне себя от гнева, втянув голову в плечи, он закричал:

— Арестовать!..

Кто-то из свиты адмирала направился было к Сиротенко, который продолжал стоять перед строем, словно собираясь продолжать речь. Но матросы вдруг задвигались, четкий строй нарушился, раздались сотни голосов:

— Не трогать Сиротенко! Долой драконов!

Чухнин бессильно махнул рукой и повернулся к выходу. За ним поспешили офицеры свиты. Они не без удивления заметили слезы на посеревшем лице адмирала.

В тот же день командующий флотом собрал в Морском собрании офицеров. Их было около трехсот. Бунтовали матросы, но и многие офицеры вызывали у Чухнина негодование. Ему было известно, что в кают-компании «Трех святителей» громогласно велись странные разговоры. Господа офицеры обсуждали, как им поступить, если команда взбунтуется. Большинство склонялось к тому, что надо будет, сдаться и даже позволить связать себя, так как сопротивляться все равно бесполезно.

Осунувшийся, словно ставший меньше ростом, Чухнин говорил в Морском собрании:

— Господа офицеры, жизнь наша и детей наших в опасности. Сотни слуг царя в руках мятежников… Не дадим мужикам топтать нашу честь в грязи, иначе мы все погибнем.

В разгар собрания в зал вбежал швейцар и сообщил, что матросы ведут подкоп, чтобы взорвать здание. Все бросились к выходу.

Но слух не подтвердился.

Командир крейсера «Очаков» Глизян хорошо помнил, каким насмешкам подвергался его предшественник Овод за ленивое равнодушие, и старался проявить двойное рвение. Однажды, осматривая корабль, он заметил подозрительное сборище матросов. Остановившись на почтительном расстоянии, он осведомился, кто тут собрался. Оказалось, что матросы из кочегарной и машинной команды.

— Что за сборище? Разойдись, сукины сыны, по своим помещениям! — крикнул он.

Матросы зашевелились, но не тронулись с места. Тогда Глизян, по-прежнему не приближаясь к матросам, обрушился на них с бранью и угрозами.

В ответ из толпы матросов раздались возгласы:

— Не пугай! Нам хуже не будет! Долой командира!

Глизян предпочел удалиться, а к матросам подошел старший офицер Скаловский. Еле сдерживая негодование, они сообщили, что три матроса, поставленные по приказу командира под ружье, продрогли под холодным ветром на верхней палубе. Но Скаловский почувствовал, что дело не только в этом.

На следующий день утром, как всегда, подняли флаг, и командир поздоровался с командой. Но что такое? На приветствие ответили кондукторы и караул, из состава второй вахты — только несколько, из первой вахты — один дребезжащий голос, который подчеркнул угрожающее молчание остальных.

Едва отзвучала команда разойтись, как на правых шканцах собралась толпа матросов, и вскоре оттуда понеслись крики:

— Долой командира! Долой!

Глизян еще вчера донес Чухнину, что кочегарная и машинная команда оказала неповиновение, и теперь на крейсер прибыл военно-морской прокурор. Навстречу ему вышел машинист Гладков.

Это уже не был разговор полушепотом в «конспиративной квартире» в трюме. За несколько дней обстановка изменилась, и менялась с каждым часом. И вот Гладков от имени всей команды громко говорил о жестоком и грубом обращении с матросами командира корабля, о плохой пище, о том, что матросов интересуют события в России.