Лейтенанты (журнальный вариант)

Чаплыгину надоело вилять между стволами и увертываться от встречных-поперечных. Вдоль опушки шла дорожка — асфальт! Да вся на виду, лишь местами пряталась в сосны. Двум смертям не бывать!.. Сержант, разогнавшись, вылетел на глазах немцев и через сотню метров — пулей в заросли. Пронесло. Перекурил и с ветерком обратно — знай наших! Батарея замерла перед чаплыгинской удалью.

Старшему на батарее деваться некуда: сержант может, а он нет? Было мне жутко — летел на “одном выдохе”. Расстояние от фрицев — метров пятьсот: мог сбить даже не снайпер. Носились как очумелые. Наглость побеждающих. Отмучались, отбоялись, теперь его очередь. Привезли ему сорок первый год... За все время по велосипедистам ни одного выстрела. Видимо, оберегал фриц свою шкуру напоследок, попусту Ивана не злил. Желает кататься, пусть тешится. Но к урезу воды не подпускал: тут не баловство — угроза.

На Нейсе простояли март и до половины апреля. Несколько раз стреляли.

— Шевеление у него было, — объяснял Маковский.

Иногда получали ответ. Но как-то нехотя и все мимо. Нашлось и мне занятие: на НП (чердак заброшенного дома), глядя в стереотрубу, нарисовать по делениям угломера панораму немецкой обороны. Возился долго: куда торопиться? Осмелев от затишья, на передовую приехала комиссия из Москвы и стала придираться. Полковое начальство, чтоб от комиссии отделаться, приказало Маковскому расшевелить фрицев. Увидев ответные разрывы, комиссия исчезла.

Батарея чувствовала себя хорошо. Вместо войны пустое времяпровождение при солнечной погоде и распускающейся зелени. Да еще и обосновались “по-господски”. Безделье дошло до того, что Алексеева отправили в дивизионный однодневный дом отдыха. Странное нововведение. Вернувшись, ничего внятного не рассказал, зато собрался на охоту. Его просветили, что тут то ли заказник, то ли заповедник и полно косуль, маралов — всех не перечислишь. Напарником вызвался Чаплыгин — только бы в чем-нибудь поучаствовать. Вечером явились, утыканные ветками (маскировка!) и ни с чем.

Надоело ездить на велосипеде по прямой. Острота прошла — неинтересно. Вот по узким тропкам между сосен — вправо, влево, через ямы и канавы, тут нужна виртуозность.

Дни тянулись. Только и радости, что письма от мамы и Ляли. Томила маята: как бы какой-нибудь гадости не случилось. Увлеклись гаданием на картах. Как можно в это верить? Но когда выпал “гроб” — в душе скребнуло.

— Слушай, — сказал как-то Маковский, — на тебя из полка чуть было похоронку не отправили, перепутали с кем-то!

Карты — ложь? Не первый ли звонок?

Второй звонок — Потапов. В батарее был еще москвич — сержант Потапов. Держась от земляков офицеров в стороне, изредка общался со мной.

На отдыхе вместе сфотографировались в чужих наградах. На Нейсе вдвоем отправились в кино, в полковой тыл. У Потапова автомат на шее. Гнилой ремень лопнул, ППС скользнул, затвор, зацепив поясной ремень, взвелся, и автомат выстрелил. Пуля попала Потапову в голеностоп. А если б ствол качнуло в сторону соседа?..

Перевязал земляка. Пахнуло подзабытым кислым теплом свежей крови. Кое-как доковыляли до медиков.

Потапову повезло, что рядом офицер. Свидетельство, что выстрел случаен, отвело подозрение в самостреле. Ужас смерти толкал людей и не на такое. Апрель сорок пятого — почему бы не дождаться конца войны в госпитале?

В один из дней со стороны немцев послышался странный гул. “Гудит и гудит, нам-то что?” А оно сильнее, тяжелее, неприятнее. Досиделись-дорезвились. Сейчас фриц будет свою кузькину мать показывать. Потом поняли: что-то не то. Фрицы и так редко “маячили”, а тут как вымерли. Гул накатывался, становился гуще и страшнее. “Держись, Ванька, начинается!” Прятаться, а куда?! Гул перешел в многоголосый рев, и неожиданно из-за леса на немецкой стороне высоко-высоко выплыли самолеты. Да сколько! Вполнеба. От каждого тянулось по нескольку белых струек.

— Американцы! — закричал кто-то на батарее (кинохроника и описания в газетах не прошли мимо). — Летающие крепости!

Еще выше крутились крохотные “истребки”. Ревущая масса стала плавно разворачиваться куда-то в наш тыл.

— Наверное, пошли Бреслау бомбить! — перекричал я американцев.

На днях рассказывал батарее об окруженных немцах, сидящих позади нас в Бреслау. На крышке трофейного портсигара выгравирована карта Германии. На ней и разглядели — Бреслау на Одере и место нашей батареи на Нейсе.

Несколько машин, и гигантских, и одномоторных, снижаясь, прошли к нам в тыл. Над головами проплыли белые звезды в синих кругах. “Подбитые, —поняла батарея. — Слава богу, до своих дотянули...”

Впечатлений от пролета союзников хватило надолго: “Не одни воюем!” Такую, уверенную в себе, мощь никто в батарее раньше не видал. Конечно, во время больших наступлений и наша авиация над головами гудела, но чтоб так... Какая-то совсем иная война.

Батарею подняли. Передав свои позиции 2-й польской армии, полк двинулся лесами вдоль Нейсе на новое место. Батарея пешком не шла. Даже самые бестолковые научились крутить педали, не падая.