Лекарь

За два дня сборов мне пришлось общаться с Конрадом довольно тесно. Выяснилось, что правильно звать его Кондрат, а прозвище Чайка – это и птица известная как larus, и большой чёлн, на котором казаки делают набеги на турецкие берега. И казаки, это не народность, а войсковое товарищество, как правильно предположил фулнекский комендант – орден. Есть казаки регулярные, приписанные к полкам, получающие довольство из королевской казны, тех называют реестровые. А есть независимые – низовые – живущие войной и набегами; их территорию, находящуюся на Великом Лугу под боком у татарских орд, зовут Запорожье, и ставку свою они держат в крепости под названием Сечь. Сами выбирают себе командиров и цели походов устанавливают методом кто кого перекричит на плацу. Чем не древние Афины? А не народ, потому что из двух братьев один может быть казаком, а другой посполитым, то есть крестьянином или мещанином. Да и казак может стать посполитым, и наоборот. Это дело выгоды. А объединяет их, и казаков, и посполитых то, что все они и в Польше, и в Литве, и в Запорожье исповедуют веру православную на греческий манер и помнят, что раньше все они были одним народом. Потому и сопротивляются ополячиванию и попыткам окатоличивания. Мататияху говорил о Хмеле, а фулнекский комендант о Хмельницком. Личность эта, как мне объяснил Кондрат, Богдан Хмельницкий, польский дворянин из казаков, поднявший мятеж против своего короля и призвавший на помощь войска московитского кайзера. И вот уже больше пятнадцати лет, как льётся кровь на той земле, что прозвали Окрайной, что на латыни значит «extrema». А пока поляки с московитами дерутся, казаки тоже разделились: кто на той стороне, кто на другой. Большинство держит руку Москвы, единоверцы ведь, но боятся московских порядков, если войдут в полное подчинение русскому кайзеру. Больше всего достаётся посполитым: поляки грабят, московиты грабят, татары, почуяв слабость центральной власти, повадились с набегами, простой люд тысячами уводят в рабство. Особо тяжко стало после смерти Богдана, когда его последователи стали права владения оспаривать. Земля Окрайны запустела, города и сёла в руинах. Обо всём этом, не скрывая горечи, поведал мне, Кондрат. Опять мне в голову пришло сравнение из греческой истории – диадохи, грызущиеся за власть над империей Александра после его смерти. Кондрат и его люди решили податься прочь с Окрайны, и если воевать, то, не проливая крови своих братьев и единоверцев. Так они оказались в Силезии и неимоверно обрадовались, что теперь выдвигаются в Семиградье, на войну с турками.

Фулнек мы оставили за спиной и направились на юго-запад, к Вене. Сорок семь конников и три повозки с припасами. Моё командование было формальным. В основном оно заключалось в сношениях с местным населением для пополнения продовольствия и выяснения пути. Батька Кондрат вёл своих людей с уверенностью старого командира, не вмешивая меня в руководство и в какие-либо отношения с его людьми. А мне только того было и надо. На привалах меня угощали кулешом – блюдом, основным компонентом которого была крупа, с которой варилось всё, что считали нужным добавить: дичь, овощи, солонина. Иногда блюдо получалось жидким, как суп, но в основном это была каша. По вечерам у костров казаки пели мелодичные песни на своём языке и мне они очень нравились. Я же, в свою очередь, тоже стремился быть полезным своим спутникам. Пользовал их редкие и неопасные хвори и травмы, а однажды вправил выбитое плечо молодому казаку. Купил из личных денег кабана в общий котёл. Старался вникнуть в их язык и, если не выучить его, то хотя бы радовать своих людей сказанными впопад фразами на нём. Научился откликаться на «пане сотнику», как и казаки оборачивались на моё обращение «герр казак». В пути, представляя себя Ксенофонтом с его анабазисом, понимал, что лишь я один возвращаюсь домой, в полк, а казаки больше похожи на воинов Александра, ведомых в неизвестную даль вождём, обещающим наживу и безбедное существование.