Лекарство для империи. История Российского государства. Царь-освободитель и царь-миротворец

В. Ленин в работе «Развитие капитализма в России» (1899) делит население страны по социально-имущественному признаку на следующие группы: «крупная буржуазия, помещики, высшие чины и прочие» – около 3 млн человек; «зажиточные мелкие хозяева» (как деревенские, так и городские) – 23,1 млн; «беднейшие мелкие хозяева» (в том числе крестьяне-середняки) – 35,8 млн; «пролетарии и полупролетарии» – 67,7 млн.

Но тогдашняя статистика оперировала иной терминологией, расписывая россиян по «состояниям», то есть по сословиям. Имущественный уровень при этом не учитывался. Выделялись дворяне, духовенство, купцы, крестьяне, мещане, казаки, инородцы. К концу XIX века эта градация устарела, по ней стало невозможно получить представление об истинном социальном составе народа, не говоря уж о том, что определять одним и тем же термином «состояние» крестьянство (77,5 процентов населения) и, скажем, духовенство (0,2 процента) было странно. Внутри некоторых «состояний» происходило расслоение, разводившее людей в совершенно разные классы (этот термин гораздо точнее). Появились и новые, притом многочисленные и социально важные группы.

Начнем с двух сословий, которые всегда определяли строй российской жизни: крестьян и дворян.

Реформа запустила процесс, получивший название «раскрестьянивания». Основной класс стал усыхать, распадаться на внутренние страты. Из его состава почти сразу выпали прежние «дворовые» – те крепостные, кто обслуживал помещиков и поэтому не обрабатывал землю. Как правило они не получили наделов, да многие и не обладали необходимыми трудовыми навыками. Большинство остались без средств к существованию и подались в города – в рабочие, в прислугу.

Но и крестьяне, оставшиеся в деревне, зажили иначе, чем прежде.

Во-первых, в очень разных обстоятельствах оказались сельские жители, обитавшие на плодородных (в основном южных) и на неплодородных землях.

Во-вторых, в условиях личной свободы стали проявляться естественные различия между людьми. Кто-то оказался хозяйственным, а кто-то не очень; кто-то много работал, а кто-то выпивал; в иных семьях не хватало рабочих рук или были нелады со здоровьем – и так далее, и так далее.

Крестьянская семья. Фотография

Естественным образом началось деление на три социальные группы, разница между которыми увеличивалась год от года. Зажиточные крестьяне («кулаки») прикупали все новую и новую землю, обзаводились современным инвентарем, богатели. Нерадивые и неудачливые, наоборот, впадали в нищету, оставались «безлошадными» и были вынуждены наниматься в батраки. Основная же масса держалась где-то посередине и потому называлась «середняками».

К концу века «кулаки», которые фактически уже перестали быть крестьянами, а представляли собой сельскохозяйственных предпринимателей, владели третью, а в иных губерниях и половиной угодий и скота. Середняков и бедняков в количественном отношении было примерно поровну, но последним принадлежала лишь пятая часть земли, а многие и вовсе ее не имели.

Неизбежный процесс расслоения происходил бы много активней, если бы его не тормозило существование общины. Это учреждение мешало приватизации земли, поскольку рассматривало ее как коллективную собственность. В ходу было «чересполосное» распределение наделов, когда каждая семья получала в разных местах – по справедливости – выгодные и невыгодные участки. Размер определялся по числу мужчин, ибо считалось, что для тяжелой пахотной работы женщины не годятся. Естественно, семьи, где было много дочерей, оказывались в невыгодном положении. Раз в 10–12 лет производилось земельное перераспределение.

При такой системе никто не вкладывался в поддержание качества почвы, а наоборот старался выжать из нее все соки. Это приводило к постоянному падению урожайности, и так, по сравнению с европейскими фермерскими хозяйствами, очень низкой.

Р. Пайпс пишет: «Община препятствовала появлению в России энергичного фермерского класса, потому что трудолюбивые и предприимчивые ее члены были в ответе за налоги состоявших в ней лодырей, разгильдяев и пьяниц». Этот же автор подсчитал, что в скудной Московской губернии при среднем наделе в 7,5 десятин крестьянская семья своим тяжелым трудом зарабатывала всего 40 рублей в год и без побочных заработков выжить не могла.

Унизительная нищета, низкий уровень грамотности, скудость жизненных перспектив, несвобода еще долго после отмены крепостничества поддерживали в крестьянской массе рудименты рабской психологии. В этом смысле государственный курс Победоносцева и Дмитрия Толстого отлично работал: низы знали свое место, их чувство собственного достоинства, столь опасное для авторитарного строя, развивалось очень медленно. Одна из первых русских женщин-социологов Инна Игнатович в 1902 году писала, что, когда после освобождения заработали волостные суды, которые в своих приговорах иногда давали выбор между денежным штрафом и поркой, большинство крестьян предпочитали телесное наказание.