Лекарство от Мозгошмыгов (СИ)

А она будто и не пыталась выкарабкаться. Ей было плевать на то, что ритуал в любой момент может пойти наперекосяк. Луна равнодушно очерчивала взглядом пентальфу, петухов, серебряный нож у своих босых ног. Она спокойно дышала намагиченным воздухом, твёрдой рукой рисовала на лбу Грейнджер руну. А потом они обе пропали в трансе.

Пока Поттер читал катрены и в качестве проводника стаскивал с невесты заклятие, нас трясло от мощи ритуала. Магия пригвождала к грубому полу ритуального зала, силы уходили бешеными темпами, даже Лорду Блэку и Мастеру Шинглтону было тяжко. А я не мог думать ни о чём, кроме того, чтобы она выдержала. Ожидая второй части ритуала, я запрещал себе даже думать о том, что будет, если она окажется не завершена.

Когда рябая тень заклятия проникла в Лавгуд, буря улеглась. А потом Луну подбросило в воздух и распяло над центром пентальфы. Глаза, которые должны были быть объяты белой дымкой, внезапно распахнулись, озаряя ритуальный зал ослепительным синеватым свечением.

Вот тогда всё рухнуло.

Грейнджер потеряла подпитку от центрального угла пентальфы, где стоял Поттер, и рухнула на пол. А сам гриф взвыл от боли, схватился за грудь и попытался вновь встать, но его глаза уже заволакивало тьмой. Случилось то, чего мы больше всего страшились – запустилась инициация некромага.

Рвя и сжигая свои магические каналы, я своей силой рванул его связь с Лавгуд на себя. Вовремя, ещё секунда промедления стоила бы Лу жизни. Всё это заняло едва ли пару секунд, а Блэк-хаус сотрясло от удара. Блэк всего мгновение прислушивался к дому, уже через секунду его лицо озарило облегчение, а в ритуальном зале появился взбешённый немкромаг-Наставник Поттера Владислав Березовский, который молча забрал стонущего гриффиндорца и исчез.

Теперь ритуал висел на мне, Шинглтоне и Сириусе. Я перенаправил основной вектор пентальфы на себя и сосредоточился на Лу. Дар Ноттов к ритуалистике не дал мне умереть и направлял меня, пока я до рези в глазах вглядывался в непонятно ведущую себя магию Лавгуд.

Она беззвучно кричала, борясь с “Извращённой сутью”. Кричала, выгибалась, из распахнутых светящихся очей текли слезы и впитывались в ворот робы. А через несколько томительных минут незримой борьбы, её волосы начали сереть, темнеть, иссыхать на концах. Заклятье непостижимым образом впитывалось, уходило в них. Когда почти половина длины белой гривы стала чёрной от магии ритуала, я интуитивно прислушался к Дару.

Подчиняясь велению рода, я взял в руки нож и одним движением отсёк “грязь”. Магия ритуала тут же сожгла пряди синим пламенем. Мерлин, сколько синего… Заклятье ушло. Остался блок.

Лицо у Лу умиротворённое, спокойное. Глаза больше не светятся, они закрыты. Её тело медленно оседает на пол зала. Пентальфа тухнет. Я крепко держу её, не даю упасть на холодные плиты. Это ещё не конец.

- Юноша! – кричит мне Гаспард, кидая что-то маленькое. Ловец.

Накидываю его на тонкую шею, крепко обхватываю её голову ладонями, давлю на виски. Ну же, я легилимент, Моргана бы всё побрала!

- Луна, вернись. –

Треск льда.

Лавгуд выныривает из забытья рывком, чуть не калечась о придвинутое слишком близко к кровати кресло с резными ручками. Девушка на протяжение нескольких томительных минут сидит на кровати, слепо щурится на расплывчатые очертания уже узнанного Блэк-хауса и отчаянно вспоминает.

Смерть отца. Боль. Жжение в голове.

Долгие пресные месяцы существования. Болото безразличия ко всему. Серый спектр обозрения мира.

Ритуал. Боль. Жжение в голове.

Девушка интуитивно хватается за голову и каменеет, приглаживая пряди. К зеркалу она едва ли не бежит, с непривычки спотыкаясь и теряя координацию. Абсолютно целиком седые гладкие пряди, не достигающие теперь даже лопаток.

Лавгуд ошалело прилипает к зеркалу едва ли не вплотную, разглядывая уродливые ярко-синие прожилки на радужке, осколками разбивающие спокойный серый цвет. Она смеется. Громко, с надрывом. В ужасе и облегчении смотрит на мокрые от слёз подушечки пальцев. Ноги не держат её, Лу надломлено падает на толстый ворс около трюмо.

Абсолютно искалеченная душа, абсолютно искалеченный разум, ни одного живого места там не осталось. Теперь это уродство и на внешний вид переползает. Какая дурость, какая жалость. Девушка остервенело трёт глаза, оставляя в ладонях несколько белёсых ресничек.

Распахнувшаяся дверь заставляет её заторможено обернуться. Лавгуд тяжело поднимается, даже не думая поправлять мятый подол ночной сорочки.

Бледный, взволнованный, со сжатыми в тонкую полоску губами, Теодор Нотт в изумительной нерешительности замирает на пороге комнаты. Его пальцы и губы подрагивают, будто он собирается что-то молвить или сделать, но не решается. Тёмные глаза судорожно впиваются в обезображенные ритуалом серо-синие очи.

А она не может больше. Она делает шажок вперёд, и ещё один. Тяжело моргает, кривит рот в трещине-улыбке, не стесняется теперь уже ни слёз, ни седины.

- Привет, родной. – всхлипывает она, беспомощно разводя руками.