Лекарство от уныния

– Как тебе не стыдно! Папа один на нас всех работает, а ты тут такие фокусы выкидываешь! Тётя Анисья сама жалеет, что тебя ударила. Под горячую руку ты попала…

Тётя Римма головой покачала, потом тоже посоветовала:

– Что делать-то, Санечка?! Иди уж домой…

Отец не сказал Саньке ни слова… Анисья тоже промолчала, только за ужином подсунула кусок побольше да послаще – видно, сама переживала.

Были и другие неприятности и даже скорби у Саньки, про все не расскажешь, но в целом жилось ей в родной семье хорошо. Много лет прошло с тех пор.

Давно нет в живых ни отца, ни мачехи. Александра молится о них. За отца: не оставил, взял к себе, научил трудиться. За мачеху: какая бы ни была – взяла чужого ребёнка, не отправила обратно, заботилась.

Рассказ Лёньки про находку

Из всех братьев и сестёр Санька больше всех сблизилась со своим спасителем Лёнькой, и он частенько ей рассказывал разные истории. Вот одна из них.

Рядом с селом раньше был небольшой мужской монастырь. В 1923 году монастырь закрыли, почти всех из восьмидесяти монашествующих уничтожили. Кого расстреляли сразу, кого сгноили в тюрьмах, в ссылках, в лагерях. В монастыре работала лесопилка, храм использовали как склад, в кельях жили мирские люди – в общем, как по всей стране.

В конце концов разрушили храм и кельи, и поруганный монастырь зиял пустыми окнами. Ребятишки из села иногда гуляли по развалинам. И вот как-то десятилетний Лёнька отбился от стаи мальчишек, будто услышал чей-то голос, чей-то зов. Пошёл на этот зов и, не отдавая себе отчёта в том, что делает, зашёл в полуразрушенную деревянную келью, поднялся по ветхой скрипящей лестнице и, уверенными шагами, отправился в угол чердака. Сунул направляемую кем-то невидимым руку под застреху и вытащил, потрясённый, старую, перевязанную полуистлевшей, когда-то голубой лентой, картонную коробку.

Лёнька так и сел на пыльный пол. Он сидел и смотрел на солнечный луч, протянувший свою нить к нему в руки. Тишина, не слышно голосов друзей, в свете луча всё вокруг казалось странным, нереальным – время остановилось. Золотистые тени мелькали по чердаку, и было ясно, до холодка, до зябких мурашек по спине в жаркий летний день: он не один здесь.

Медленно открыл коробку – там лежал большой золотой крест на цепочке. Лёнька подумал, потом бережно поцеловал крест – и время возобновило свой бег. Как будто дано ему было испытание, и он его прошёл.

Лёнька слез с чердака, к мальчишкам не пошёл, один вернулся домой и отдал находку отцу. Отец благоговейно приложился к кресту, спрятанному тем, кто, скорее всего, принял мученическую смерть и кто позаботился о своей святыне и привёл ребёнка к ней.

Потом отец унёс крест в соседнее село в действующий храм и отдал служащему священнику. О находке рассказывать запретил, и Санька стала первой, с кем спустя почти десять лет Лёнька поделился своей тайной.

Возвращение деда-священника

Через год от приезда Саньки в родную семью случилось важное событие. Тёмным зябким осенним вечером, когда семья вечеряла, а в печке мерно гудел огонь, в дверь постучался старый грязный нищий, одетый в лохмотья.

Анисья вынесла ему хлеба и кружку молока, подумала-подумала, завязала в узелок несколько варёных картофелин, помидоры. Но бродяга не уходил, всё сидел на лавке у избы, и свет, падавший из окна, освещал его застывшую худую фигуру.

Отец вышел, и вдруг с улицы донеслись непонятные звуки: смех, плач, восклицания. Когда семья гурьбой высыпала на двор, отец держал седого бродягу в объятиях. Нижняя челюсть бродяги дрожала, и видно было, что он совсем беззубый.

А отец обнимал его с неожиданной нежностью и только повторял сквозь слёзы:

– Батя вернулся! Батя вернулся!

Это и был тот самый дед-священник, о котором рассказывал Лёнька. Дед Серафим отсутствовал в родном селе два десятилетия: тюрьма, лагерь, поселение.

Служить ему было нельзя, в избе он жить не пожелал, и отец со старшими братьями быстрёхонько, до заморозков поставил ему крохотную келью на краю огорода, ближе к лесу, утеплил, сложил небольшую печурку. Отец Серафим скоро обжился, будучи доволен малым: лежанка, табурет да часть икон из избы. Большую часть дня, а может, и ночи дед молился, зимой потихоньку чистил снег, летом ходил за травами, которые хорошо знал. Изредка приносил грибы.

Анисья по вечерам отправляла ему котомку с хлебом и овощами, кувшин с молоком, ел дед один раз в день и очень мало. Санька, ещё до конца не обвыкшая в новой семье, первая вызвалась отнести незамысловатый ужин, и это стало её обязанностью.

Со временем подружилась с дедом, ей нравилось сидеть рядом с ним в маленькой келье, где зимой трещал огонь в маленькой печи, горела лампадка, а летом стрекотали кузнечики и пахло душистым разнотравьем.

И отец Серафим проникся к внучке, беседовал с ней, наставлял, особенно, когда стала подрастать, входить в девичий возраст.

Поучения его были мудры и полезны, запомнились Саньке на всю долгую жизнь.

Слушая их, представляется, что сказаны они для нашего времени. Почему? Да потому что духовные законы не устаревают.