Лекарство от уныния

Мы в поле на пашне. Я бороню, а Галя погоняет лошадку сидя верхом. Ей лет семь, значит, мне двенадцать. Гале тяжело ездить верхом, такой маленькой, – ноги стирает в кровь, а мне, мальчишке, тяжело боронить. Но нужно работать, помогать родителям. Нина постарше, но она тоненькая, хрупкая, в маму, и со мной ездит Галя. Она покрепче и повыше ростом. Сестрёнка рассказывает, что, когда я уснул, она решила попробовать боронить сама. Жалко стало уставшего братика. Тронула лошадь, а борона подпрыгнула, и один из зубьев впился в голень.

Везу сестрёнку домой и чуть не реву. Лучше бы мне было больно, чем ей! Надо её срочно успокоить и развеселить, а то вдруг заикаться начнёт. Как Колька соседский, испугался быка и стал заикой. Едем медленно, чтобы не потревожить ногу. Галя тихонько плачет, а я успокаиваю:

– Не плачь, Галинка! А помнишь, ты у меня ехала на лошадке, а лошадка резко наклонилась, чтобы попить, и ты свалилась прямо через голову в быструю речку. А я тебя вылавливал, помнишь? А как мы смеялись – оба мокрые, помнишь? Ты даже не ушиблась. И ты была такая мокрая и удивлённая – только что верхом на лошадке, и вот – уже в речке! Помнишь? Сейчас уже приедем, не плачь! До свадьбы долго – всё заживёт, так бабушка всегда говорит. А помнишь, как мы с тобой решили в поле заночевать, чтобы утром пораньше начать работу? Легли спать под деревом, а ночью гроза началась. Помнишь? Ты у меня даже не испугалась, ты ведь смелая девочка, да? А как мы проснулись от раскатов грома? Хлынул дождь, и мы с тобой под телегу перебрались. Сидим и молимся Николаю Угоднику. А в дерево вдруг молния как ударит! И оно вспыхнуло и загорелось! А мы под телегой сухие и целёхонькие, помнишь? Видишь, как хорошо всё? И сейчас всё хорошо будет. Вот уже к дому подъезжаем! Папа – что? Что ты говоришь? А, да, когда под телегой-то сидим, смотрим – папа по полю к нам скачет во весь опор. Испугался за нас, когда гроза началась, и прискакал. Ну вот, приехали, вот и не плачешь, молодец. Сейчас мама ножку перевяжет.

Боль тех, кого любишь, бывает часто сильнее собственной. Это я понял тогда, с Галей. А потом боль стала усиливаться. Потому что пришло время боли и испытаний. Да, испытания. Выдержал ли я их?

Начальную школу мы, дети священника, окончили полностью. Шёл двадцатый год. И относились к нашей семье всё хуже и хуже. Пока мы не поняли, кто мы. Мы – отверженные. Я учился хорошо, учителя говорили, что я очень способный. Подготовившись за лето самостоятельно, перешёл из пятого сразу в седьмой класс. Но за мою учёбу причиталась большая сумма.

Нас обложили непосильными налогами. Дома дядя – старенький священник с женой – нуждались в уходе, обе бабушки тоже стали совсем старенькие. Одна уже не ходила. Вторая – маленькая сухонькая, очень живая, подвижная, трудолюбивая. Всегда была в работе – шьёт, вяжет, штопает – и поёт русские народные песни. Этой зимой она перестала петь и совсем сгорбилась.

Петь она перестала после папиного ареста. К папе приходил наш сельский учитель, и зимними вечерами они играли в шахматы. Кто-то донёс, и папу забрали за «развращение сельской интеллигенции». Его приговорили к пяти годам.

Дом опустел без папы. Мама сидела у окна с сухими глазами и смотрела на дорогу в сугробах. А потом я просыпался ночью, и каждый раз видел её на коленях у икон. Горела лампадка, и сердце тревожно сжималось в предчувствии беды.

Мама поехала на свидание к папе. Она решила бороться и ходатайствовать об его освобождении. Свидания не дали, к начальству маму тоже не пустили. И она возвращалась со станции ночью. Я пошёл встречать маму, но мы разминулись. И она сбилась с дороги, долго плутала, промёрзла. Попала в болото и промочила ноги. Еле живая она добралась до дому, и мы бросились её согревать, оттирать её ледяные ноги. Но наши растирания помогли плохо. Мама сильно заболела. Она начала кашлять. Начался туберкулёз.

И когда папа вернулся через шесть месяцев благодаря заступничеству учителя, с которым они играли в шахматы, мама уже кашляла с кровью. Сказалась, видимо, не только простуда, но и переживания за папу.

Наш тёплый дом на сквозняках времён держался нашей любовью. Но становилось всё труднее. Мама не могла работать. Страх за её здоровье и жизнь прокрался в нашу дружную семью. Наш дом был старый и холодный. И теперь, когда старшее поколение стало совсем немощным, а мама не могла работать, вся тяжесть труда была на нас, детях. Наносить дров, натопить печь, чтобы старики и больная мама не мёрзли, натаскать воды из колодца, подоить корову, приготовить еду. Испечь хлеб: ничего готового не продавалось – хлеб пекли сами.

Папа иногда ходил из угла в угол и повторял маме: «Так, всё будет хорошо, Наденька. У нас всё будет хорошо. Парное молоко. Главное – каждый день пить парное молоко». Я видел, с какой благодарностью он смотрел на сразу повзрослевшую Галю, когда она, подоив корову, приносила маме кружку парного молока. Нина шила, вязала, как взрослая, готовила еду.