Лёха

Азиат хмуро глянул на Лёху и ткнул пальцем в дырки на забинтованной груди трупа.

– Штык вот.

Семёнов молча согласился – очень было похоже, что лежащих в теньке забинтованных парней прикололи штыком. Точно таким же, клинковым, как тот, что поблескивал на винтовке их конвоира. От такого открытия стало еще тошнее на душе. Почему-то вспомнилось, что когда взводный отправлял с попуткой раненых из их роты, то отдал сержанту Овчаренко свой пистолет. Тогда помогавший загрузить своих сослуживцев Семёнов не обратил на это особого внимания, но вот Овчаренко намек понял – он из десятка раненых был в лучшей форме, мог даже ходить, да и рука у него была правая в порядке – и пистолет этот он старательно припрятал в карман шаровар. Видно было, что оба они – и взводный и раненый сержант поняли что-то такое, что Семёнов стал осознавать только сейчас.

Например, то, что с оружием жить веселее. Оружие тут было в избытке – две танковые пушки, да несколько пулеметов, только вот ни в одном из трех танков, что тут стояли – не было ни одного патрона, самого завалящего. То оружие, что было в четырех грузовиках – сгорело, да и было там пара винтовок Мосина и СВТ. Наган танкистский с выбитым барабаном тоже никуда не годился. Оставалась лопата и голые руки, но это было явно не то. Тем более что ослабли руки-то. Не кормили немцы пленных пока ни разу. И тут даже не сказать – хорошо ли было то, что занимались они тошной в прямом смысле работой, отбивавшей аппетит напрочь, или нет.

– Маленькие они какие – передернувшись всем телом, сказал Лёха, завороженно глядя на лежащих в воронке.

– Понятно, обгорели же – буркнул в ответ Семёнов. Ему такое еще не попадалось, чтоб живой человек превращался в дурно пахнувшее обгоревшее бревно. Даже не бревно, а суковатое бревнышко, становясь размером с подростка. Отмахиваясь от остервеневших мух, стали сгребать землю с краев, присыпая тела. Получилось убого, потому как земли оказалось маловато, только-только присыпать, остальную взрыв раскидал вокруг так, что не собрать.

Потом Семёнов, ради того, чтобы хоть как-то обозначить могилу, оглянулся и, подойдя к ближайшему грузовику, потянул оттуда остов сгоревшей винтовки. Конвоир, до того сидевший в расслабленной позе, вскочил как ужаленный и вскинув угрожающе винтовку недвусмысленно рявкнул так громко, что из домика неподалеку выскочило аж двое немцев, без кителей и фуражек, но с оружием – оба с пистолетами. Они удивленно посмотрели на конвоира, испуганного Семёнова, выронившего себе под ноги горелое железо так быстро, словно оно еще было раскалено, и вдруг слаженно захохотали. Можно бы даже сказать, что и заржали. Один из них, тот, что постарше сунул привычным жестом пистолет в здоровенную желтую кобуру, подошел поближе, поднял остов винтовки и что-то иронично сказал напарнику. Тот так же отозвался, непонятно что сказав. Конвоир почему-то взбеленился и явно начал ругаться, на что оба выскочивших из избенки только поучительно что-то ему говорили, словно бы снисходя до его уровня, так, как с дурачком неразумным разговаривают взрослые дяди (а конвоир действительно этим двум мужикам в сыны годился).

– Зачьем бинтофк? – спросил Семёнова немец.

– Могила наверх – безграмотно, как обычно говорят наши люди с иностранцами, коверкая слова, словно иностранец лучше понимать от этого станет, ответил Семёнов и показал руками, как воткнул бы винтовку в землю.

– Тафай тафай! На зторофье! – подмигнул ему германец и опять что-то пояснил своему приятелю. Тот лениво отозвался, отчего конвоир, разозлившись не на шутку, разразился длинной стрекочущей фразой. Семёнов опасливо потянул винтовку к могиле, ожидая от долговязого конвоира окрика или чего-то еще подобного, но тот всерьез орал на своих соотечественников, а они только посмеивались, отчего пацан с винтовкой бесился еще больше. Все это очень не понравилось Семёнову, который уже и не рад был, что затеял всю эту панихиду. Видно, что сопляк ничего двум взрослым дядям сам сделать не может, даже в перебранке они его умыли, значит, отыграется на пленных, такие всегда после проигрыша на слабых отыгрываются. А отыграться он может сурово – перестреляет – и всех дел. Их же, как пленных никто не регистрировал еще. Так что всякое может быть с неучтёнкой-то, это Семёнов и по довоенной жизни знал.

Между тем германские мужики что-то углядели в петлицах потомка, и один не спеша пошел в избушку. Второй не торопясь стал между разъяренным конвоиром и старающимися усохнуть до минимального размера пленными. Опять оба закартавили, загорготали, конвоир злобно, мужик с трубкой спокойно, снисходительно и убеждающим тоном. Между делом мужик еще что-то крикнул своему приятелю и тот согласно отозвался из домишки.