Лёха

— По моим прикидкам — у нас еще часа три есть. Потом может прикатить дрезина с патрулем или что еще похуже. Свезь между ближайшими станциями у немцев есть, факт пропажи состава будет отслежен оперативно и с довольно высокой точностью. Дальше, по идее, должен прийти ответственный за этот путь ж/д патруль.

— Товарищ Абдуллин, вы можете помочь с цистерной и ухлем?

Техник — лейтенант выступил из темноты. Все оценили здоровенную кожаную кобуру с пистолетом, весомо оттянувшую его поясной ремень. Смотрелось внушительно. Вид у пиротехника был соответствующий — этакий скромный герой.

— У меня три заряда, на цистерну и паровоз хватит. А вагоны мы и углем покалечим, невелика невидаль уголек поджечь.

— Отлично! Надо разхрузку концентратов убыстрить. Всех свободных людей сюда!

— Можно было бы дыру в стенке вагона прорубить, проще тягать будет.

— Действуйте!

Боец Семенов

— Ну, як — там? — встревожено спросил его из темноты ломающийся голосок.

— Гнидо, сто раз тебе говорилось — не шуми, когда в секрете лежишь! — укоризненно заявил кто-то добротным басом.

— Нормально там, меня вам на замену прислали — сказал в темную массу кустов боец и поправил свой пулемет.

— Что так?

— Руки нужны, там концентратов полвагона, да винтовки, а времени мало. Надо хотя бы в лес утащить от дороги, так что валяйте, разомнитесь. Если что — я с пулеметом прикрою.

— Далеко в темноте не утащишь, а утром фрицы по-любому явятся, и по протоптанной тропинке все и найдут — с сомнением заявил бас, впрочем, говоря на ходу и не теряя зря времени на долгие сборы.

— Да сообразили уже, послали гонца из лесовиков всех из лагеря вывести поближе, чтоб помогли таскать. А бегать будут все в разные стороны, чтоб не топтать сильно — объяснил Семенов.

— Поломают они ночью себе руки-ноги — заявил удаляющийся бас, хруст гравия под сапогами удалился, и Семенов остался в кустах при дороге один.

Рельсы тускло бликовали и в общем, позиция была хороша, с добротным обзором и малозаметной промоиной за спиной — очень удобной, по которой можно было бы свалить в лес безвозбранно. Странно, но красноармейцу сейчас даже хотелось, чтоб от немцев на подмогу поезду прибыла дрезина. Диверсий тут в районе на железке еще не было, стало быть немцы непуганые, бронепоезд сразу не пошлют, а вернее всего — как толковал Киргетов — причапает дрезина — этакое странноватое самоходное средство, тележка с колесиками и моторчиком, годная для езды по рельсам. И будет на дрезине сидеть пяток гансов с пулеметом. И с фонарями. Как в витрине магазина в городе. И можно будет резануть по ним так, чтоб одной очередью всех покалечить, с того края начав. Если кто и успеет спрыгнуть — так на эту сторону, тут его и добрать. И будет тогда у Семенова нормальный пулемет, к которому есть патроны и новые добыть можно. А у рачительного командира отряда будет возможность погордиться, что вот — два пулемета, причем один — бессменно на охране штаба. Потому как пяток патронов останется, механическая «виталька» получится — тут боец тихо ухмыльнулся.

Ждать Семенов умел, причем так, что с одной стороны все видеть и слышать, а с другой — и о своем подумать, но так, чтоб не размечтаться и бдительность не потерять.

Как всегда — о доме своем вспомнил, о жене, дочке. Большая уже доча выросла, наверное, пока он тут в армии служил. Красавица растет, в мамку. И умница. Сыновей бы еще завести, без сыновей-то в старости плохо будет. Дочка-то фьють замуж — и будет жить бог весть где, а с сыновей толку больше, да и в хозяйстве — помошники.

Тут красноармеец помрачнел, далеко слишком загадал, а было уже у него суеверие такое, или примета — не стоит далеко планировать и пореже надо вообще о будущем своем загадывать. Не буди лихо, пока оно тихо! Вон сержант Кагамлык в кармашке гимнастерки держал три гривенника — как вернется домой, дескать, прямо с вокзала позвонит на работу жене, что — вот, прибыл, живой — здоровый. И даже предусмотрительно прикинул, что если даже одну-две монетки аппарат съест (а на вокзале телефон — автомат всегда капризничал) — он все равно дозвонится. А вместо этого прилетел ему в грудь, прямо в кармашек с денюжками, корявый и зазубренный осколок. И красноармейца Волынца тоже так и похоронили — со связочкой ключей от дома. Даже старшина Карнач не смог у него эту связку отнять, как не положенную по Уставу, а вот автоматная очередь — справилась. И много чего такого же было, нагляделся вдосыт. Зарекся Семенов, осторожничал.

А еще саднило — как с Лёхой этим быть, раздолбаем. Острая обида, которой боец на потомкову выходку отреагировал, чуть ли не за предательство принял, поутихла, опомнился он быстро. Осталось что-то, щемота какая-то невнятная. И сам бы не очень понял, что беспокоит. Потому как несколько слоев получалось в беспокойстве, словно в домашней кулебяке. Сглотнул слюну, подумал, что зря сравнил вкусную, праздничную еду с беспокойством. Вздохнул тяжело. Поел бы он сейчас пышной кулебяки, многослойной, с блинчиками, отделявшими одну начинку от другой. А беспокойство бы даром отдал, еще б и приплатил.