Лехнаволокские истории

Едва они въехали в Лехнаволок, как девчата, скучавшие на остановке, удивленно взвизгнули и радостно замахали руками. Не махала только Ирина, глядевшая сумеречно и жалко.

Так как ползли по улочкам поселка по-черепашьи, опасаясь нового выпадения тюков, Дашка с Галкой даже бросились машине наперерез на сторону, где сидел Николай, и замахали еще энергичнее. Даша даже присвистнула, и ей дружно завторили на остановке мальчишки.

Ирина поначалу тоже было бросилась вслед девчатам, но потом словно неожиданно споткнулась о невидимую преграду и замерла, лишь взглядом провожая уползающий на другой край поселка казаряновский автомобиль.

— Как девчата вам рады, — не мог не обратить внимания на гомон за окном Казарян.

— Это они Николая привечают, — сказал Резник. — Николай их всех здесь взбаламутил.

— Так, может, остановиться? — спросил, улыбаясь, Казарян. — А то прямо под колеса бросаются.

— Да пусть порадуются, — отмахнулся от них Николай. — Я им вчера сказал, что уезжаю насовсем, вот они и ошалели, черти.

— А Ирина что? — не удержался, чтобы не спросить Николая об Ирине, Резник.

— Мы разругались с ней. Наверное, окончательно.

Резник не стал при Казаряне выяснять подробности, но, видно, все оказалось серьезнее, чем он думал: потухший взгляд Ирины до сих пор стоял у него перед глазами.

Странный сон про ангела не давал Женьке покоя весь день. Он так крепко врезался в память, что Женька стал даже искать в нем некий мистический смысл, неспроста все-таки тот так хорошо запомнился. Но что он мог означать?

Со всеми подробностями Женька рассказал про свой сон приятелям.

— Богатым будешь, — сказал Пашкин. — Свалка, копаешься в грязи, — это хорошо. Это к прибыли.

А Мишка Суворов, как всегда, не торопясь и немного подумав, сказал:

— Может, тебе к Ирме сходить, помириться с ней?

— Да причем тут Ирма? — удивился Женька. Даже вспоминать про нее не хотел. — Не ее же я на свалке искал! К чему ангел?

На этот вопрос никто ничего толком ответить не мог.

— И все-таки помирился бы ты с Ирмой? — настаивал на своем Суворов. — Тебе еще жить здесь.

— И то, — поддержал его Пашкин.

Женька призадумался. Что говорить, конечно же у Ирмы не то, что у Пашкина. Еда опять же. Какая-никакая, а бывает. У Пашкина зачастую и куска хлеба не сыщешь, живет порою одним духом святым, за порог выйдет, ветер его подхватывает. Правы мужики, надо идти на мировую. Но после вчерашнего с пустыми руками не вернешься, надо бы Ирму чем-либо умаслить. Может, подарить ей ту самую желтую кофточку, которую нашел на свалке в Москве и для жены бережет? А что — приличная кофточка! Не рваная, не испачканная, без затяжек, разве что немного не модная, но ведь не все бабы за модой гоняются. А у Ирмы и такой нет.

Обрадовался Женька. Надо же — сон-то, оказывается, по делу! Порылся в своей набитой доверху каким-то тряпьем сумке, вытащил ту самую, желтенькую кофточку, сунул себе под пиджак, под мышку, простился с мужиками и отправился к Ирме заглаживать свою вину — как ни крути, а баба мужику нужнее.

На дороге его обогнал грузовик Казаряна. Николай Малой из окна что-то крикнул ему, помахал рукой. Женьку и это обнадежило: армянин, похоже, мужик отходчивый, небось, не прогонит. И с работенкой какой-никакой поможет. Без денег отсюда уж точно никогда не вырвешься.

Женька поспешил к армянину на дачу.

41

Суббота. Чем она отличается от остальных дней для бича? Пожалуй, ничем, разве что названием. А так, то же хмурое серое утро, та же небрежно разворошенная постель — замусоленная, давно нестиранная простынь, рваный пододеяльник, забившаяся клочками под хлопком одеяла вата, — та же знакомая с похмелья головная боль. И так же, как и в другие дни, мерно отстукивает свой непрерывный такт неутихающий маятник ходиков, громко, дробно: тик-так, тик-так, тик-так… Снова свалена грудой на столе немытая посуда — когда её мыть? Жирные пятна на пожелтевшей от времени клеенке — откуда только взялись, про жир и знать позабыли? Несколько крошек, навязчивые мухи. Одна проворно ползает по мутному заляпанному стеклу, доползет до края окна, отпрянет, жужжа, снова сядет неподалеку.

Тишина. Она и в субботу такая же глухая, такая же тупая, как и в другие дни. Куда-то и Галка запропастилась. Или вовсе не ночевала дома? Ирма не помнит, видела ли она её вчера вечером. Сама еле домой добрела.

Пошла в обед в Заозерье за хлебом — в Лехнаволок отчего-то не завезли, а в воскресенье лавка закрыта, — да встретила на горе (или на счастье) куму свою, Нинку Шелест. Та неожиданно вспомнила, что задолжала Ирме червонец с прошлой зимы.

— Но ты же меня знаешь, Ирма, Нинка ничего не забывает. Идем, кума, долг отдам, — потянула к себе домой.

Ирма удивилась — давно об этом долге позабыла, а Нинка, вишь, вспомнила. Видно, не зря у нее утром левая ладонь чесалась — к деньгам, значит, по поверью.

Нинка теперь, оказывается, в «Дока-хлебе» работает, на хозяина.