Лексикон света и тьмы

M как Математика, как весь связанный с ней мир, по которому так тоскует Гершон, идя утром на работу в магазин, потому что, хоть он и старается с головой погрузиться в семейный бизнес и для этого переехал в Тронхейм, где честно помогает матери, плюс женился на девушке из еврейской семьи, к тому же выбранной со стратегическим расчётом, всё напрасно. Уравнение не сходится, он всё время уходит в минус. Ну не трогают его все эти платья и шляпы. Да и сам «Париж-Вена» тоже, как и его богатенькие покупательницы, которым вечно надо, чтобы им помогли, обслужили, которые смотрят на него с мольбой и так мечтают получить комплимент, что радуются любой подачке. Он сворачивает на Нордрегатен и улыбается знакомому лицу на той стороне улицы, он знает, что должен так сделать, важно создавать и поддерживать добрые отношения с постоянными клиентками, чтобы они по-прежнему одевались у них и не переметнулись к конкурентам. Я отлично справляюсь со своей работой, думает он, отпирая дверь магазина и нынешним утром тоже. Не в том дело, что он всего этого не может или не вытягивает, дело в том, что нет ему от такого существования ни малейшей радости. Стоит посреди работы выдаться свободной минутке, и он тут же начинает с тоской думать о научном сообществе, вспоминать разговоры о математике, джазе, литературе и философии. Ему ужасно не хватает ощущения победы, которое приходит, если решишь сложную математическую проблему: словно ты из последних сил карабкался на гору, но всё же покорил её, стоишь и с высоты оглядываешь окрестности. И Гершон вспоминает это ощущение, держа перед покупательницей переносное зеркало или отвечая на вопросы о качестве материала, рисунке и цвете, помогая подобрать правильный размер. Вдруг однажды звонит телефон. Это старинный друг семьи, который помог ему найти работу во время войны, математик. Он предлагает Гершону работу. И не абы какую, но место в команде, которая будет развивать Школу бизнеса и экономики в Осло. Гершон кивает, благодарит, но вынужденно понижает голос, поскольку пришли покупатели. Гершон говорит, что подумает, хотя уже сейчас понимает, что откажется. Ему придётся отказаться. День тянется, но наконец заканчивается. Он выпроваживает последнего покупателя, чувствуя новую чужеродную тяжесть во всём теле. Бредёт по улицам, живо представляет, что ждёт его дома, и решает сделать крюк. Эллен, скорее всего, опять без сил, отстранённая и погружённая в себя, как это обычно с ней бывает, или лежит с мигренью на втором этаже. Ей надо побыть одной. Он правда пытался ей помочь, как-то разделить с ней жизнь ради девочек, но не сумел, слишком уж она беспомощна. Трепетная лань, не приспособленная к обычной жизни ни в каких её формах, думает он и вспоминает сцену на кухне, случившуюся вскоре после их водворения в доме на Юнсвансвейен. Они с его старым университетским приятелем провели день на природе, и он вернулся домой с большой рыбиной, отличной треской весом в кило с лишним. И вручил её Эллен, ожидая, что сейчас она с ней разберётся, но Эллен в ужасе посмотрела на него и сморщила нос, она напугалась при виде трепыхающейся рыбы, у той ещё и кровь капала из разверстых жабр. Но он-то хотел как лучше, думал, она его похвалит и запечёт треску в печке или приготовит рыбный суп, она любит и то и другое, но она разрыдалась и сказала сквозь слёзы, что не знает, как с рыбой обращаться. Не знает, как её забивают, потрошат, чистят и готовят. И точно, подумал Гершон, она же сроду сама этого не делала. Её родители дали маху. Избаловали, а благосостояние, к которому крепилась её разнеженная жизнь, исчезло. Нет теперь больше ни фабрики, ни дома, ни водителей со служанками и поваром, осталась одна лишь беспомощность, обнажённая и малопривлекательная. Пришлось Гершону отправить Эллен полежать и самому готовить рыбу с помощью датской домработницы.

Он идёт дальше, оттягивает возвращение домой, а в голове всё проигрывается неожиданный телефонный звонок. Предложение работы в Осло. В Школе бизнеса и экономики. Экономика и математика. Это он знает и умеет, это ему интересно, он мог бы начать новую карьеру.

Он подсчитывает плюсы и минусы. Его жизнь минус «Париж-Вена», минус покупательницы, которым жмёт или слишком просторно в груди и талии, минус дом на Юнсвансвейен и всё, что с ним связано, плюс математика, плюс студенты, плюс Осло.

И, как только он позволяет себе эту мысль, минус Эллен.

Н

Н как знаменитый Никейский собор триста двадцать пятого года, который постановил, что христиане не могут брать проценты с кредитов. Соответственно, пропал всякий смысл давать деньги в долг кому-то, кроме друзей и родни. На иноверцев запрет не распространялся. И это стало началом мифа о жадных до денег евреев.