Лекции по античной философии. Очерк современной европейской философии

Парменид говорит: бытие есть сфера, внутри которой все рáвно отстоит от центра, и вне этой сферы нет ничего другого, это всеохватывающий, круглый, сферический шар[18]*. Нужно выбросить из головы все предметные и физические термины: бытие не есть какой-то предмет рядом с другими предметами, который был бы образно, наглядно представлен в виде шара. И тогда — что же такое бытие? Нечто странное, особое, отличное от эмпирических предметов, лежащее скрыто за предметами в виде некой неподвижной (один из терминов определения бытия), неделимой, всеохватывающей, закругленной, завершенной сферы.

То, что есть бытие и бытием называется, действительно завершено, есть, свершается. В бытии можно лишь быть или не быть, но если быть, то целиком, потому что то, что целиком, и есть бытие. Так устроена наша жизнь, и так устроен наш язык. И еще: в области бытия нет прошлого и будущего, все в настоящем. Одним из самых глубоких мистических определений божества (в Античности и в XVII веке) является следующее <…>: Бог весь в настоящем. А я, как философ, скажу, что в каком-то смысле (можно определить в каком) мысль — а мыслью является нечто, что высказывается только в бытии, посредством бытия и о бытии, — не есть то, что мы высказываем; или то, что мы высказываем, не есть мысль.

ЛЕКЦИЯ 3

Мы будем заниматься бытием в том виде, в каком оно впервые предстало грекам: Пармениду и Гераклиту. Слова Парменида, которыми он описывает бытие, торжественны и возвышенны и сразу захватывают нас своим серьезным величием, но это еще не значит, что мы понимаем сказанное. Итак, бытие — это то, что пóлно, замкнуто со всех сторон, чего никогда не было и не будет, потому что оно есть всегда; и никогда не было и не будет такого момента ни в прошлом, ни в будущем, когда мы могли бы сказать о бытии, что его нет. Оно все — в настоящем, все целиком, и, обходя его, мы всегда остаемся на месте, то есть неподвижными. Бытие неделимо, пóлно, неподвижно и охватывает все. Естественно, когда мы это слышим, мы пользуемся законами и привычными связками нашего языка, стремимся понять, подставляя под эти слова физические наглядные представления и аналогии. Неподвижно — значит какие-то неподвижные предметы. Мы, конечно, можем представить некий неподвижный предмет, который всегда и везде неподвижен, но при этом мы еще должны представить себе, что он неделим, полностью присутствует каждой своей частью и к тому же все охватывает. А это уже не поддается нашей наглядной способности к представлению. Попытаемся глубже проникнуть в мир греческого представления о бытии.

Говоря о бытии словами Парменида, греки пытаются объяснить нам (сопоставляя то, что они называют бытием, с тем, что они называют трещиной, расколом, рассеянием, распадом, беспредельным или неопределенно многим) это бытие как нечто, что не своевольно, не замкнуто своим капризом, что не создает вокруг себя, в нем замыкаясь, эгоистического самодовольного мира, как нечто, что, будучи замкнутым в смысле охвата всего, в то же время открыто. Одновременно в понятие бытия вводится и понятие бесконечности, но особого рода бесконечности.

Пойдем по нити сопоставления предела (чего-то имеющего форму, оформленного, держащегося целиком в пределах нашего взгляда, чего-то обладающего собранной формой, которую греки, начиная с Пифагора, называли пределом) и беспредельного. Слово «беспредельное»[19]* не подставляйте вместо теперешнего понятия бесконечности, которое усложнено развитием математики, физических представлений, идей о бесконечности миров, о Вселенной, протянутой в бесконечность, и так далее. Этих представлений пока у нас нет, более того, когда греки говорят о пределе и беспредельном, конечном и бесконечном, они имеют в виду нечто иное, что и для нас имеет какое-то значение, и если мы поймем это, то оно будет пояснением наших собственных идей о бесконечности уже в современном смысле этого слова. Беспредельное — это любое состояние или предмет, который мы не можем охватить и который на наших глазах переходит в другой предмет, из него — в третий, в четвертый… и так утекает в то, что греки должны были бы назвать неопределенным, но впоследствии в истории философии такого рода бесконечность назвали дурной бесконечностью, имея в виду утомительно-автоматическое неопределенное повторение одного и того же, уходящее в бесконечную даль (вперед или назад), при полной невозможности извлечь из этого какой-либо смысл. А греки уже понимали (и мы можем только повторять это), что извлечение смысла происходит конечным образом. Даже если я извлекаю смысл бесконечности (или понятия «бесконечность»), то все равно извлечение смысла всегда совершается конечным образом, или, другими словами, оно дискретно.