Лекции по античной философии. Очерк современной европейской философии

Здесь есть один оттенок, который важен для различения с последующим словоупотреблением, которое возникло уже в новой философии и которое мы унаследовали в рамках развитой научной, рационалистической культуры. Мы ведь говорим об истине как о том, чем можно обладать и что есть нечто, соответствующее предмету, вещи. Пока, к сожалению или к счастью, у нас этого смысла нет, но и его надо придержать, остановить в своем сознании и не накладывать на греческую мысль, потому что то, что греки называют пониманием, или мыслью, или истиной (что одно и то же), есть нечто, что мы тоже интуитивно знаем, а именно — мы ведь в интуиции нашего языка различаем две вещи: обладать истиной (или знать истину) и быть в истине. Мы прекрасно понимаем, что можно быть в истине совершенно независимо от нашей способности эксплицитно выражать ее (в определениях, в понятиях) и передавать другим. Мы говорим, например, «это истинный человек» или «это истинное произведение искусства», имея в виду определенный способ бытия вещи, или определенный способ быть в бытии, а не некоторую логически артикулируемую и средствами логики и коммуникации сообщаемую истину. Вот этот оттенок удержите.

С другой стороны, то, что я говорю о бытии существующего, нельзя путать с так называемыми общими понятиями. Ведь когда я говорю «бытие трубки», я не имею в виду, что бытие трубки отличается от существования трубки, так же как общее понятие, название трубки, отличается от конкретных, единичных экземпляров трубки. Здесь имеется в виду совершенно другое. Греческая мысль выделяет под видом бытия не некоторое понятийное, назывательное образование, а некий горизонт существования того, о чем говорится. Потом мы это четко увидим (я не хочу у самого себя красть дальнейшие шаги изложения) в понятии идеи у Платона. Пока мы примем следующее: то, что называется бытием существующего (в отличие от самого существующего), не есть общее название, или понятие (не есть понятие трубки, существующее в нашем языке).

То, что это не понятие, а именно бытие, мы можем выявить следующим образом. Я уже говорил, что нет такой точки, с которой мы могли бы видеть то, что мы видим. Мы видим дом, но мы не видим дома в том смысле, что мы средствами нашего психофизического аппарата не видим дома со всех сторон и никогда не увидим, тем не менее в мире мы видим дом, мы видим то, что мы называем домом. Мысль о бытии означает в этом плане мысль о том, что собралось. Ведь что такое видеть дом? Видеть дом — это видеть одну, вторую, третью, четвертую стенку дома и еще крышу и видеть, что он стоит на земле. Иными словами, видеть дом — значит обойти дом. Я уже говорил: пленники пещеры видят тени, но не видят источника, проецирующего эти тени на стенку пещеры, они могли бы увидеть источник света, если бы у них не были связаны руки и ноги и они могли бы встать и выйти из пещеры.

Но если бы они могли это сделать, то не было бы и мифа о пещере, который хочет нам сказать, что то, что называется мыслью, принадлежащей бытию, есть движение на месте. Или, как скажет потом Гераклит, начало и конец на окружности — одно. Я предлагал образ круга, когда круг есть движение точки; это движение бесконечно, и круг неподвижен. Мы можем соединять (бытие чего-то есть нечто соединенное): мы соединили одну стену дома с другой, третьей, четвертой. То, в чем соединилось, — мышление, а соединенное — бытие дома. Но, как показывает Платон и как говорил до него Парменид, можно и неправильно соединять: я могу соединить стену дома с задницей лошади, проходящей мимо дома. Это соединение можно немножко усложнить и уподобить следующему: вместо стенок дома или частей трубки (их мы, кстати, тоже никогда не видим вместе нашим физическим взором) можно взять всю совокупность явлений, обстоятельств, относящихся к данному предмету.

Например, моя жизнь: она зафиксирована, отражена в тысяче осколков зеркала, есть тысячи обстоятельств, которые имеют ко мне отношение и которые вовсе не обозримы мною философски, когда я нахожусь перед ними. В какой-то осколок зеркала уложилось мое действие или его последствия, и этот осколок (а это часть моей жизни) находится где-то вне моего взора. И вот их (осколков) соединение, знаем мы о нем или не знаем, и называется бытием. Я могу, проглядывая жизнь или видя стенки дома, соединять их по произволу своего субъективного мышления. Ведь Эдип видит свою мать, но он неправильно соединил: он соединил эту стенку — проекцию вúдения — с другой стенкой, вернее, <…> с образом женщины, которая может быть его женой. И он женат на своей матери. Иначе говоря, из потока жизни мы можем неправильно составлять целое (греки это допускают), а это целое и есть бытие.