Лекции по искусству. Книга 2

Мифологическое ощущение мира совершенно другое и я сейчас этим вопросом плотно занимаюсь. Где можно нащупать то зерно, из семени которого вырастает древо искусственных регуляторов? А если бы не они, то ничего бы не было. Есть государство, оно живет, воюет, сеет хлеб и прочее, а параллельно живет совершенно другая культура и гений нации вкладывается в эту метафизическую культуру, а не в войну, хлеб или торговлю. Именно поэтому к нам доходит только то, что вкладывается в гений нации. А то, во что гений наций не вкладывается, то растворяется. Это было всегда, так есть и так будет. Во что же вложен гений 20-го века? Он вложен в создание бомбы, он вложен в метафизику физики — в область науки агрессивную, разрушительную науку дьявола. А те вкладывали в другую область. Я сейчас до конца не договариваю. Когда мы перейдем к театру, я договорю все, что вы могли бы представить. Вот как сложился этот Пир? Он сложился так, а не иначе. А долго ли он складывался? Я не знаю — мы не имеем следов. Где-то первоначальное представление о том, что он существовал? Ваза. Посетители всего мира идут в музей и тупо смотрят на вазу. Она стоит отдельно, за стеклом — она есть предмет изобразительного искусства Греции. Но на самом деле, она не была предметом — она была предметом важнейшей культурной мистерии, она была общим делом, магнитом, вокруг которого они все намагничивались «разговорами о главном». Потому что на Пиру категорически запрещались разговоры о временном. Дети, семья, война, политики — это все временное. Только разговоры о главном. Вытаскивали людей, отрывали от трясины жизни, заставляли над всем этим подняться и требовали от тебя Пир.

Во-первых, Пиры были государственными и связанными с Олимпиадой. Во-вторых, они были семейными, но это другое. А вот тот, о котором я вам рассказываю называется «канвебио» (?) и он не был установлен по периодичности. Понимаете, какая вещь… как говориться, если ты с женой меньше трех раз в году или четырех, то ты, как бы, неуважительный к ней мужчина. А ведь это такой тренинг. Страшное дело! Гомера ты не знаешь, мыслить ты не можешь, общаться не умеешь, да ты не философ! А, если меня спросят: «Что же, все греки были философами?», я отвечу: «Все! Вот так, на Пиру». Пир — это философское дело, общеэллинское, общегреческое, общемужское. И в результате начинались эти «алмазы возле вулканов». А к нам все дошло в виде той самой вазы, которая категорически оторвалась от ритуала так же, как и скульптура оторвалась от своего Олимпийского мира. Никто ведь не задумывается над тем, а какая скульптура? Чья она и что делала? Выпадая из контекста культуры, из его ткани вещи становятся просто отдельными предметами. Но, если нам надо, то мы можем сделать обратный ход и через них снова проникнуть внутрь культуры.

Посмотрите на эту вазу. Деление на красное и черное вполне законно и изначально было архаической базой. Эта чернофигурная ваза совпадает с архаическим, поздне-архаическим и ранним классическим периодом античного искусства, а когда начинается рассвет античной классики, тогда чернофигурное сменяется краснофигурной, потому что чернофигурная внешне больше смахивает на аппликацию и дает театр Теней. Она дает действие и разворачивает его на поверхности вазы, но она не может ввести вас в детали, и ваша беседа на Пиру не может углубиться до деталей. Предположим, платья, лиры или повязки. А рассказ на Пиру — это предложение к стилистическому анализу того, что ты видишь. Это приглашение к беседе и здесь ничего не может пройти мимо ваших глаз.

Греки все время тренировались. Они находились в состоянии гимнастических упражнений. Они либо тренировали тело, либо дух, либо мозг. Они все время были в работе. Почему? Потому что надо было обязательно сделать то, что идеально сделало театр. Театр — вот, что основное. Надо победить в себе кентавра! Надо встать над своей хтонической природой! Надо от нее оторваться и вочеловечиться! Какие же усилия потратил этот мир на то, чтобы обрезать хтоническую пуповину. Это был тот рывок, что употребил энергетическое и художественное действие гения. Просто мы сейчас этого не понимает. Вы знаете, я человек принадлежащий к определенному поколению. Оно оценивается сейчас по-разному и осуждается. Мы очень остро почувствовали это на себе, когда проходила философская сессия в Институте философии, связанная с 20-летием кончины Мераба Мамардашвили, единственного философа в этом государстве. Ничего здесь не поделаешь. Только сейчас стали всплывать имена других философов, таких, как Пятигорский. Дело в том, что когда обсуждали работы Мамардашвили, а обсуждение было очень широким, то все, так сказать, вылилось в бурное осуждение моего поколения.