Лекции по искусству. Книга 2

— Разумеется, я для того здесь и нахожусь.

— А почему у них так сложилось, что голова отбита, а главное всегда на месте?

Я умерла. И сказала тогда начальству: «Мастерской не надо. Лучше танцев побольше. Им этот предмет не нужен». И меня послушались. Я привела главные аргументы. Дайте им танцы, речь, что угодно, но не мой предмет. Как вам нравится? Головы нет, а главное на месте. Ну, ничего нет у нее, а главное на месте. Вот этот принцип и называется пифагорейским. Вот вам закон понимания части, как целого.

Драпировки они делать не умели. Джоконда — это полная непристойность! Я ее видела, но это абсолютно не Джоконда. Это копия под пуленепробиваемым стеклом. Мы даже знаем, кто сделал эту копию. А далее идет парад японцев, которые ее снимают. А лучшее произведение Леонардо висит рядом, но мимо него проходят. А Венера та же? Уже и руки ей делали — я книги видела. Особенно немцы старались. И так их сгибали и эдак, а ничего не получается. Уникальный закон. Трактуйте части, как целое и целое, состоящее из разных частей.

А еще Пифагор занимался именами. Он был первый в мире, кто занимался наречением. Это, когда нарекается, что-либо. Наречение — это очень важно. Как назвать? Имя связано с главным — с душой. Метемпсихоз — это учение о душе. Этим занимался Пифагор, взявший очень многое из египетского представления о душе. Если вы или некий предмет предстает в этом мире, то чрезвычайно важно знать, как вас будут называть. Потому что готовое изделие уже с душой, вновь возрожденной, ждет свое имя. Но для этого надо быть очень проницательным. У меня во дворе, на Грановского, жил мальчик, которого все звали Огонек, а моего брата Павла звали Буби. Моя бабушка была не русская и придерживалась своих традиций. Буби — это дитя, до какого-то возраста. А потом мы узнали, что мальчика зовут Пламенный. Пламенный Петрович Буденный — он был племянником Буденного. Бедный ребенок.

Очень интересно, но Библия продолжает пифагорскую традицию. В миросотворении всякая тварь была сначала воображена, то есть сотворена, как идея, а потом наречена и стала. Сначала есть идея и только потом дается имя. Вы ее нарекаете, и она приобретает цвет и становится чем-то или кем-то. Что такое имя? Как говорит об этом сам Пифагор: «Имя — это порождение сущности, посредством букв и слов». Запомните: мир как канон, мир как гармония Вселенной, состоящая из музыки сфер Аполлона, точно так же, как все живое и есть имя, что есть по рождению сущности, посредством букв и слогов. Вот как наречешь, то и, будьте любезны.

И, наконец, последнее, что я вам скажу — это то, что для Пифагора очень важной была магия чисел. Ближе всего Пифагор в этом вопросе подходит к Багуа и это естественно, потому что Багуа — это дело тысячелетней давности, а Пифагор ровесник Будды. Он человек европейской магической мысли.

Продолжение следует, а сейчас у нас есть еще немного времени. Сегодня я рассказывала вам о многих вещах и буду счастлива, если все это в вас утрамбуется, как следует. Потому что я замечаю, что говорю одно, а понимают меня все по-разному, а я потом получаю такие перлы, что не знаю, в какой ночной горшок мне залезть и какой крышкой закрыться. И так всю жизнь.

А теперь я расскажу немного о фильме Рустама Хамдамова. Когда я пришла во ВГИК, то он, как и я, был очень молод (смех), что совпало, потому что сейчас я уже не молода, а он умудрился не просто меня обогнать, но и одряхлеть. Но тогда, дух, царивший там, был уникален. У меня была одна группа, во главе которой стоял кинорежиссер Рудольф Фрунтов. Он много чего снимал и был еще один парень — немец Клаус Гробовский. Красавец, юный фриц, любимец мамы, загорелый, белокурый. И Клаус, по мнению Фрунтова, должен был отвечать за весь фашизм. Над ним обычно нависал Фрунтов и говорил: «А что ты, Клаша, скажешь о немецких лагерях и немецком геноциде?» И тот хлопал своими большущими ресницами и на них нависала здоровенная слеза. А тот его подначивал: «Плачь, Клаша, плачь!» И тот рыдал. Серьезно. Сейчас он очень известный документалист. Рустам учился в этой же группе, был тоже красив и худощав. Его мама была законодательницей моды, и он был одет как никто, и всем объяснял, как надо одеваться. Был в этом вопросе строг и неумолим. Девочки сходили с ума. Они его обожали и трепетали. Он был для них богом. И остается таким до сих пор. Рустам сидел всегда на первой парте и, в отличие от других, помнит все мои лекции. Даже цитирует их. Мы стали друзьями. Он всегда сидел и чего-то рисовал. Как-то он подарил мне нотную папку, а в ней лежали листы, на которых тушью были нарисованы всякие тетеньки в туфельках, шарфиках, пальто. И он, сдвинув очки на нос, сказал мне: «Берегите и наблюдайте. Вот это будут носить тогда-то, а вот это тогда-то». У меня эта папка хранится до сих пор, и я отслеживаю. И хочу вам сказать, он не ошибся. Там были формы каблуков, сумочек, ткани, локонов. Все так и произошло. Он — гений. Этого никто не знает. Он — футуролог. Он видит вперед на много лет.