Лекции по искусству. Книга 5

А вот такого художника как Маттиас Грюневальд, открыл 20-ый век. Как вы можете видеть, он был еще тот оптимист. Тоже симпатичная фигура. Я не могу особо останавливаться на его биографии, но могу сказать, что был такой мастер Маттиас, его полное имя мастер Маттиас фон Ашаффенбург. Микеланджело о нем пишет, он был с ним в близости. Маттиас сам называл себя Грюневальдом. Он сам спрятал себя под псевдоним и под этим псевдонимом создал «Изенгеймский алтарь» для монастыря в Изенгейме. В 1916 году было сделано исследование. Правда сам алтарь был растащен по музеям, но автор, мастер этого алтаря был отожествлен. Тем более, что о нем писал Дюрер. Голова путалась у всех, никто не мог понять, кто это такой.

«Изенгеймский алтарь»

Грюневальда подделывали, делали копии. Он был художником не похожим ни на кого вообще. Ни на одного из своих современников. Ни на одного из своих последователей. Он написал несколько распятий. В том числе распятие в «Изенгеймском алтаре». Совершенно уникальное, сколоченное из простых деревянных бревен, еле отструганных. К ним прибита доска и вы видите прибитое тело.

Посмотрите на пальцы — они кажутся обнаженными нервами. Вся картина написана абсолютно на предельном напряжении истощенной нервной системы, на последнем напряжении истощения. Истоки этой стилистики входят не в Античность, как у всех а в витражную готику. Он пользуется черным фоном и цвет кладет так, чтобы он смотрелся как витражный свет. Этот витражный алый, витражный белый, витражный алый другой, необыкновенно написанный. И вся картина, и каждая из фигур находится в состоянии фантастического перенапряжения. Если вы посмотрите чему равны объемы этих фигур, то увидите, что они хрупки до невозможности. Какой хрупкой написана Мария и Иоанн — это знак их тленности и их ломкости, такого невероятного страдания. Они истощены. Иоанн поддерживающий Богородицу. Это алое и белое, сведенные глаза, ее маленькое личико, только одни щеки. Пальцы. Опять пальцы поставлены так, как будто это вопиют обнаженные нервы. Кровь струится из каждой поры. Каждая мышца подчеркнуто втянута и изучена, истерзана, вопиющая от страдания человеческая плоть.

Был у Грюневальда один ученик — наш русский художник Ге Николай Николаевич. Россия имеет страсть к немцам. Неизгладимую. У России женская энергия, а у немцев мужская. Тяготеют. Невозможно как. Русские художники немцев обожали. Французы — тьфу. Все с немцев писали. Врубелю подавай одних немцев. Другое дело, что у них мало кто брал, но Ге его настоящий и большой ученик. Он и в русском искусстве отличается. Все его Голгофы. Почему он стал его учеником? А потому, что он искал этого, он страдал. Потому что родина кричала. У немцев закричать в полную силу мог только он — Грюневальд. Дюрер мог закричать? Никогда. Он, вообще, предпочитал Италию. А Грюневальд орал за всю лютеранскую Германию, за весь кошмар, который в ней творился, за всю кровь, которая в ней лилась. Вот он и есть тот самый немецкий крик реформации. И Ге был такой же — ему было жалко Россию, Христа, мужика. Он должен был орать. И надо было научиться это делать. И он научился. Ведь Россия она плачет. Плачут все. а наше дело примкнуть. Слеза святая конечно, но все-таки мы плачем и ему надо было крикнуть. Не обращайте внимание на форму моего повествования, обращайте внимание на суть. Эта картина крика. После чего немцы и стали орать. После мастера Грюневальда они больше вполголоса не разговаривали. Если вы мне назовете какого-нибудь немца, который говорит нормальной речью, я скажу: «Простите, ошиблась».

Что такое искусство? Предельно максимально-перенапряженная форма через свет и жест. Те же корни. Оттуда же и ноги растут. Отнюдь не из Италии. Именно он, вот с этим своим предельным напряжением: тело кричит, Мария просто сломалась пополам. А палец-то какой, как гвоздь и говорит: «Смотрите все! — сей человек в страдании за все человечество».

Цвета форм экстремальной ситуации. Экспрессионизм. Грюневальд и был создателем языка экспрессионизма. Немецкого. Никто-нибудь, а он. Я очень люблю именно это распятие, больше чем другое. Это просто что-то немыслимое, безвкусное.