Читаем Лекции по истории Японии полностью

Мимана находилась между двумя сильными корейскими княжествами – Пякчэ и Силла и для того, чтобы не быть поглощенной каким-нибудь из них, принуждена была опираться то на одно, то на другое. Поскольку же это также было сопряжено с опасностью для собственной независимости, правители Мимана нередко прибегали к помощи Японии, тем более, что на территории Мимана жило или временно пребывало, по-видимому, довольно значительно число японцев. Кроме того, внутренние взаимоотношения тех многочисленных владений, которые существовали на этой территории, далеко не всегда были мирные: там велась почти все время междоусобная распря. Если учесть при всем этом экономическое и политическое значение этой части Корейского полуострова – ворот из Японии в Корею и из Кореи в Японию, пункта оживленного обмена и культурных сношений, станет понятна та борьба, которая велась вокруг Мимана между ее сильными соседями – Силла и Пякчэ, с одной стороны, Японией и этими корейскими княжествами, с другой. Взаимная борьба и соперничество Силла и Пякчэ в результате позволили японцам на некоторое время держать Кара-Мимана в пределах своего непосредственного влияния. Это выражалось в наложении на Мимана определенной дани, поступление которое обеспечивалось присутствием на месте японских отрядов. Когда именно сложилось такое положение, сказать трудно. По официальной, т.е. совершенно недостоверной хронологии, установление японской власти в Мимана произошло в царствование Судзин – в начале I в. до н.э. По более вероятному подсчету, если это действительно случилось при Судзин, оно должно относиться к концу III в. н.э. В пользу именно этого времени говорит то, что III в. характеризуется вообще очень оживленными сношениями японцев с материком, не только с Кореей, но и с Китаем. В 220 г. Ханьская империя в Китае пала и на ее развалинах на некоторое время возникло три царства – Шу, Вэй и У. Второе из них – Вэй образовалось на севере Китая и вплотную придвинулось к Корейскому полуострову, наседая на территорию, бывшую во владении северного корейского княжества Когурё. "Вэй-чжи" – история Вэйского царства, как известно содержит в себе целый отдел, посвященный Японии, что и является лучшим доказательством наличия в те времена хороших сведений о Японии, явившихся следствием не только старых преданий и рассказов, сохранившихся еще с Ханьских времен, но и новых сношений. Вэйская история говорит о прямых соприкосновениях с японцами; она упоминает о прибытии в 238 г. посланца от царицы Ямато, о поездке в 240 г. правителя северо-корейских округов Вэйского царства в Японию, о прибытии в 243 г. новых послов из Японии. Подобного рода сведения заставляют предполагать о каких-то политических взаимоотношениях Японии с Вэйским царством. Указанные посольства возможно направлялись отдельными японскими владетелями – главами больших родов или местных родовых союзов с целью получить от Вэй поддержку в своей борьбе с соседями и в своих завоевательных планах. Может быть в связи с этим в Вэйской истории упоминается о борьбе в 247 г. царицы Химико с царем другого государства, в которой принимали какое-то участие и Вэйские правители. При этом сношении с Вэй велись главным образом южной Японией, старейшинами о. Кюсю, вероятнее всего – племенем Кумасо.

<p>Н.И. КОНРАД: ЛЕКЦИИ ПО ИСТОРИИ ЯПОНИИ (16)</p>

Внутренняя борьба корейских княжеств в это время протекала в следующей обстановке: Силла находилась, с одной стороны, под влиянием сильного Северного княжества – Когурё, с другой стороны, на юго-западе имела также достаточно сильного противника – Пякчэ. Отражая удары с двух сторон, и само наступая на территорию своих врагов, княжество Силла постаралось установить дружеские отношения с Вэйским царством, угрожавшим Когурё с севера, и с племенем Кумасо на о. Кюсю в Японии, могущем своими опустошительными набегами подорвать мощь Пякчэ.

Связь с Кумасо могла оказаться полезной на случай опасности со стороны японцев, т.к. Кумасо могли сильно беспокоить японцев и парализовать их попытки набегов на Корею.

Перейти на страницу:

Похожие книги

1917: русская голгофа. Агония империи и истоки революции
1917: русская голгофа. Агония империи и истоки революции

В представленной книге крушение Российской империи и ее последнего царя впервые показано не с точки зрения политиков, писателей, революционеров, дипломатов, генералов и других образованных людей, которых в стране было меньшинство, а через призму народного, обывательского восприятия. На основе многочисленных архивных документов, журналистских материалов, хроник судебных процессов, воспоминаний, писем, газетной хроники и других источников в работе приведен анализ революции как явления, выросшего из самого мировосприятия российского общества и выражавшего его истинные побудительные мотивы.Кроме того, авторы книги дают свой ответ на несколько важнейших вопросов. В частности, когда поезд российской истории перешел на революционные рельсы? Правда ли, что в период между войнами Россия богатела и процветала? Почему единение царя с народом в августе 1914 года так быстро сменилось лютой ненавистью народа к монархии? Какую роль в революции сыграла водка? Могла ли страна в 1917 году продолжать войну? Какова была истинная роль большевиков и почему к власти в итоге пришли не депутаты, фактически свергнувшие царя, не военные, не олигархи, а именно революционеры (что в действительности случается очень редко)? Существовала ли реальная альтернатива революции в сознании общества? И когда, собственно, в России началась Гражданская война?

Дмитрий Владимирович Зубов , Дмитрий Михайлович Дегтев , Дмитрий Михайлович Дёгтев

Документальная литература / История / Образование и наука
1812. Всё было не так!
1812. Всё было не так!

«Нигде так не врут, как на войне…» – история Наполеонова нашествия еще раз подтвердила эту старую истину: ни одна другая трагедия не была настолько мифологизирована, приукрашена, переписана набело, как Отечественная война 1812 года. Можно ли вообще величать ее Отечественной? Было ли нападение Бонапарта «вероломным», как пыталась доказать наша пропаганда? Собирался ли он «завоевать» и «поработить» Россию – и почему его столь часто встречали как освободителя? Есть ли основания считать Бородинское сражение не то что победой, но хотя бы «ничьей» и почему в обороне на укрепленных позициях мы потеряли гораздо больше людей, чем атакующие французы, хотя, по всем законам войны, должно быть наоборот? Кто на самом деле сжег Москву и стоит ли верить рассказам о французских «грабежах», «бесчинствах» и «зверствах»? Против кого была обращена «дубина народной войны» и кому принадлежат лавры лучших партизан Европы? Правда ли, что русская армия «сломала хребет» Наполеону, и по чьей вине он вырвался из смертельного капкана на Березине, затянув войну еще на полтора долгих и кровавых года? Отвечая на самые «неудобные», запретные и скандальные вопросы, эта сенсационная книга убедительно доказывает: ВСЁ БЫЛО НЕ ТАК!

Георгий Суданов

Военное дело / История / Политика / Образование и наука
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное