Лекции по истории средних веков

«Говорят, – писал по другому случаю Амвросий, – что государю все дозволено, что все его. Отвечаю: не трудись, император, думать, что в делах божественных ты имеешь императорское право, но если хочешь дольше царствовать, будь покорен Богу».

Гозий Кордубский развивал перед императором формальную теорию о свободе церкви. «Я сделался исповедником, – говорил он, – когда твой дед Максимиан преследовал Церковь. Если и ты меня преследуешь, то я также и теперь готов скорее все претерпеть, чем пролить неповинную кровь или изменить истине. Я не могу похвалить тебя, когда ты пишешь и грозишь подобным образом. Перестань так писать, не будь заодно с

Арием… Перестань, прошу тебя, припомни, что ты смертный человек. Побойся дня судного! Не вмешивайся в церковные дела, поучись в этом отношении у нас. Бог дал тебе царство, нам вручил Церковь. Как тот, кто отнимает у тебя царство, противится божественному порядку, так и ты побойся, притязая на Церковь, не принимаешь ли ты великой вины на себя? Как нам, священникам, нет никакой власти в гражданских делах, так и ты, император, не имеешь права приносить жертву».⁶¹ Подобных примеров было немало.

Духовенство деятельно и энергично отстаивало свои права и власть в делах церкви. Мало того что церковь настаивает на свободе и неприкосновенности своих прав, но даже предъявляет притязания на светскую власть. Впрочем, и империя передавала мало-помалу церкви многие свои права и функции; церковь перерастает государство, отнимает почву из-под его ног.

В этом отношении особенно важна судебная власть, которую получили епископы даже в делах светских. Еще до Константина и Миланского эдикта христиане предпочитали судиться у своих единоверцев, а не у язычников. Грациан в 376 году издал эдикт, по которому преступления духовенства против порядка и дисциплины духовной судятся епископами. Но судебная власть епископа далеко заходила за церковные границы: не только два клирика обычно судились перед ними, но и клирик с мирянином и даже два мирянина, если были согласны на это. Сам апостол Павел порицал, если кто из общины идет на суд «неверных, а не святых». Константин нашел этот обычай уже существующим и только санкционировал право суда епископов по церковным делам христиан. Он смотрел на епископа как на обыкновенного третейского судью; применяя к нему светские римские законы, Константин постановил, что если стороны раз доверились его суду, то уже не имеют права на какую-либо дальнейшую апелляцию.

Но и этого мало: епископ имел право разбирать дела и по наследству (следовательно, чисто светские), и брачные: почти всякое деяние, наконец, которое государство наказывало, было и в религиозном смысле безнравственно и в силу этого подлежало духовному суду. Характер процесса заключался в следующем: судья произносил приговор на основании более или менее явных фактов обвинения. Епископ – судья совести: перед ним должно быть открыто самое тайное. Существовал даже церковный закон, говоривший, что «всякий, кто знает о тайном преступлении и не доносит епископу, подлежит такому же наказанию, как и преступник». Подобное расширение епископских прав отчасти может быть объяснено неудовлетворительным состоянием тогдашнего судебного состава. Аммиан Марцеллин отзывается весьма дурно о судьях и в особенности об адвокатах того времени.⁶²

Одни, говорит он, осаждают деятельно дома богатых вдов и сирот, сеют недоразумения и вражду, распространяют и увеличивают до бесконечности маловажные ссоры и друзей и родных; они исполнены ненасытного формализма, в длинных проволочках оттягивают время судебного разбирательства и употребляют всякую хитрость, наглость и целый поток болтливой риторики, чтобы одурачить судью или провести его.

Другие принимают в высшей степени почтенный и сдержанный вид; на лице их – глубокомысленные складки; это ученые, глубоко посвященные в таинства науки, которая вследствие противоречивых постановлений находилась в страшном беспорядке. Едва раскрывали они свои почтенные уста, из них так и сыпались названия давно забытых законов, что должно было внушать особенное уважение к их неисчерпаемым знаниям. Но едва они пронюхают богатого клиента, как тотчас же тайком сообщают ему тысячи юридических уверток и обещают ему счастливый исход его дела, даже если бы он сам донес на себя, что убил свою мать.

Третьи приобретают клиентов криком, бранью и лаем, навязываются ко всякому процессу, отрицают и покрывают своим криком самую ясную истину, умеют навязать процесс самому миролюбивому человеку и запутывают дело на суде в такой неразрешимый клубок, что самые правдивые и благонамеренные судьи не могут добиться никакого толка.