Лекции по истории западно–европейского Средневековья

Это утверждение не является преувеличением. «Лекции» не просто читаются на одном дыхании, но и побуждают к основательным размышлениям о прочитанном и тщательному поиску дополнительного исторического материала, т. е. они пробуждают живой интерес к истории, причем интерес совершенно определенного свойства. Это не просто гражданская история западно–европейского Средневековья, но именно история глазами церковного историка, каковым А. А. Спасский всегда и оставался. Лейтмотивом всего лекционного курса служит та лишь внешне простая, но отчего-то постоянно забываемая целыми поколениями историков мысль, что только Церковь могла быть и в конечном итоге стала и опорой, и основой нового государственного строя Европы после разрушения Римской империи в результате нашествия варваров. «Что стало бы с Европой после вторжения варваров, — спрашивает английский историк Маколей, — если бы обломки древней цивилизации не нашли себе убежища в Церкви? Историки сравнивают переселение народов с потопом; Церковь была истинным ковчегом, который один, среди бурь и непроницаемой мглы, носился над бездной, готовой поглотить все, что древность произвела в науке и искусстве; Церковь в своем лоне сохранила то слабое зерно, плодом которого явилась новейшая цивилизация, более богатая и многосторонняя, чем цивилизация древняя».[2] Как отмечает Анатолий Спасский, «важное значение, какое получили предстоятели Церкви в последние времена Империи, под господством варваров не только не уменьшилось, но даже возвысилось. Прикрытые звериными шкурами, варварские короли, бывшие дотоле вождями дружины, исполнителями постановлений народного собрания, заняли теперь относительно покоренного населения положение римского императора и встали у сложной государственной машины, которой они вовсе не умели управлять. Их естественными советниками в данном случае могли оказаться только такие люди, как епископы, которым во всех подробностях было известно устройство этой машины и которые стояли во главе прежнего римского населения. Варварские короли и делают их духовными орудиями своего управления: они постоянно обращаются за советами и указаниями к епископам, к соборам духовенства по делам вовсе не церковного устройства, делают их судьями и свидетелями своих поступков, разбирателями своих споров и недоразумений.,. Являясь представителем начал порядка и законности и пользуясь для проведения их своим высоким положением и привилегиями, духовенство в то же время сохранило для последующих веков и то умственное богатство, какое нажито было классической древностью. Впоследствии, когда вместе с нравственным авторитетом у предстоятелей западного духовенства возросли и материальные средства, они обратились в могущественное сословие, получившее прежнее значение в судьбах Запада».[3] Зачастую необоснованно обвиняя христианскую Церковь во внутреннем разложении Римской империи, новейшие историки стараются всячески затушевать ту несомненную роль Церкви в сохранении государственности как таковой, со всеми вытекающими из этого «базиса» «надстройками». Но если из уст языческих историков IV-V вв, эти обвинения звучали хотя бы идеологически оправданными, да и будущего знать им было не дано, ибо поклонялись они ложным богам, не дающим знания истины, то сказать, чем был мотивирован Э. Гиббон в своих обличениях христианства (см. его многотомную «Историю упадка и разрушения Римской империи») — это вопрос, на самом деле, не очень сложный. В лучшем случае — «усталостью» от христианства в его тогдашней мертвенной форме, в худшем — активной неприязнью к самому духу христианства, вечно живому и животворящему. Но тогда и вопрос о мотивации звучит уже по–другому: не чем, а кем был пленен Гиббон. Не имея внутренней силы, его концепция, тем не менее, притягательна из-за блестящих стилистических и логических способностей этого историка, а также из-за богатства привлекаемого им исторического материала. Но, право же, разве форма может рождать содержание, тем более, старая форма — новое содержание? Гиббон — талантлив, никто об этом и не спорит. Но считать его за серьезного и объективного историка никак нельзя. Не говоря уже о том, что этот современник Вольтера создал свой труд в бесконечно далеких 1776–1787 гг., его с упорством, достойным лучшего применения, до сих пор продолжают переиздавать. Давно, однако, пора поставить на Гиббоне и на всех его последователях жирный крест. Это так, к слову.