некоторую неподвижную первопричину. «Если же необходимо, чтобы все
движущееся приводилось в движение чем-нибудь - или тем, что приводится в
движение другим, или тем, что не приводится, и если тем, что приводится в
движение другим, то необходимо должен быть первый двигатель, который не
движется другим, и если он первый, то в другом нет необходимости (невозможно
ведь, чтобы движущее и движимое другим составляло бесконечный ряд, так как в
бесконечном ряду нет первого) И вот если, таким образом, все движущееся
приводится в движение чем-либо, а первый двигатель не приводится в движение
[ничем] другим, то необходимо, чтобы он приводил в движение сам себя» (Физ. 8,
5). Эта причина должна быть принципом движения, должна быть движущей
причиной, но сама должна быть неподвижна, ибо иначе она так же должна быть
чем-то приведена в движение: «А так как то, что и движется и движет, занимает
промежуточное положение, то имеется нечто, что движет, не будучи приведено в
движение; оно вечно и есть сущность и деятельность. И движет так предмет
желания и предмет мысли; они движут, не будучи приведены в движение» (Мет 12,
7).
Неподвижный перводвигатель у Аристотеля занимает особое место в его
онтологии и обладает атрибутами Божества –
Аристотель. Прежде всего, он существует не случайным, или, как говорит
Аристотель, не привходящим образом, а совершенно необходим, ибо имеет
источник своего существования в самом себе: «…так как есть нечто сущее в
действительности, что движет, само будучи неподвижным, то в отношении его
69
перемена никоим образом невозможна… Следовательно, [первое] движущее есть
необходимо сущее; и, поскольку оно необходимо сущее, оно существует
надлежащим образом, и в этом смысле оно начало» (Мет. 12, 7). Перводвигатель
вечен, поскольку вечно движение в мире. Он один, ведь если существует
множество неподвижных перводвигателей, то это нарушит принцип единства и
связи движения в мире, поэтому «достаточно и одного [двигателя], который,
будучи первым среди неподвижных и существуя вечно, будет началом движения
для всего прочего» (Физ. 8, 6). Поэтому же он един, иначе разные части
перводвигателя будут производить разные движения в мире, и тогда движения не
будет непрерывным; поскольку же движение непрерывно, то и перводвигатель
един.
Перводвигатель не занимает никакого места в пространстве, поскольку он и
не конечен, и не бесконечен. Не может он быть конечным, ибо «ничто конечное не
может двигать в течение бесконечного времени» и «невозможно, чтобы в конечной
величине была бесконечная сила» (Физ. 8, 10), а бесконечным не может он быть,
поскольку бесконечности не существует.
Движущим и одновременно неподвижным началом, непространственным и
простым, может быть начало только нематериальное, духовное. Следовательно,
деятельность Бога как духовного существа может состоять только в мышлении: «И
жизнь поистине присуща ему, ибо деятельность ума - это жизнь, а бог есть
деятельность; и деятельность его, какова она сама по себе, есть самая лучшая и
вечная жизнь. Мы говорим поэтому, что бог есть вечное, наилучшее живое
существо, так что ему присущи жизнь и непрерывное и вечное существование, и
именно это есть бог» (Там же). Бог мыслит сам себя, ибо «выше» него ничего нет,
т.е. у него нет внешней причины, а то, что «ниже» Бога, - это чувственный мир,
имеющий материю, о которой невозможно знание. Следовательно, Бог, по
Аристотелю, это не только жизнь ума, но и содержание умственной деятельности,
т.е. истина. Бог – это чистая, абсолютная действительность, которая не содержит в
себе никакой возможности, форма всех форм.
Бог — это чистая мысль, это причина, которая приводит в движение весь мир,
при этом особо не уделяя внимания этому миру. Бог есть мысль, занимающаяся
сама собой. Аристотелевский Бог есть, таким образом, некоторая экстраполяция
знания, есть абсолютное знание, чистая философия, истина. Философия существует
сама для себя и занимается только лишь сама собой, и поэтому она божественна, а
поскольку Бог есть чистая мысль, то Бог Аристотеля — это чисто философский
Бог. Это, конечно же, не личный Бог, тем более не Бог-творец, Бог, которому не
безразличны дела людские, — до такого понимания Бога Аристотелю еще далеко, и
Фоме Аквинскому придется основательно переработать Аристотеля, чтобы