Лекции по холокосту

С: А что, если человек, сбитый машиной, нанял другого эксперта, который дал противоречивое свидетельское показание?

Р: В таком случае возникли бы прения по поводу толкования вещественных доказательств. Как бы то ни было, вещественные доказательства не могут быть опровергнуты свидетельскими показаниями или документами, не говоря уже о показаниях сторон, заинтересованных в исходе иска[417].

С: Но ведь, в конце концов, свидетели-эксперты, истолковывающие эти вещественные доказательства, — тоже всего лишь свидетели, пусть и эксперты в своей области.

Р: Конечно. Никто не спорит, что все доказательства подвержены человеческой трактовке. Но существуют объективные различия между правдивостью обычных свидетелей и правдивостью беспристрастного свидетеля-эксперта; если, конечно, он на самом деле беспристрастен. Различие это столько велико, что в правовом суде к свидетельским показаниям из-за их ненадежности иногда относятся как к косвенным уликам — то есть их даже не считают прямыми уликами[418].

В следующей лекции мы подробно рассмотрим как заинтересованных, так и беспристрастных свидетелей. В этой же лекции нас будут интересовать, прежде всего, существенные доказательства, с наибольшей степенью достоверности, — вещественные и документальные.

С: Хорошо, но какое это отношение имеет к ревизионизму и холокосту?

Р: Ревизионизм холокоста соблюдает эту иерархию доказательств и концентрируется на обнаружении и должной трактовке вещественных и документальных доказательств, относящихся к рассматриваемому времени. Официальная же историография похвастаться этим не может; вещественные доказательства, истолкованные экспертами, не играли в ней никакой роли вплоть до конца восьмидесятых, а документальные доказательства использовались, только будучи вырванными из контекста, для подтверждения заявлений свидетелей. Лишь постоянное давление ревизионистских исследований заставило в итоге официальных холокостных историков уделить внимание этой иерархии доказательств, пусть даже они по-прежнему её не соблюдают.

3.3. «Окончательное решение» еврейского вопроса

Р: Позвольте мне в начале этой главы несколько отойти от предмета нашего разговора и упомянуть вкратце то, о чём я не стану здесь говорить, а именно всю историю национал-социалистической системы лагерей как таковой. Исходя из разнообразных категорий заключённых этих лагерей можно чётко установить первоначальную цель национал-социалистических лагерей: изоляцию и перевоспитание политических оппонентов.

С: Перевоспитание через уничтожение?

Р: Я говорю о раннем периоде лагерей, последовавшем вслед за упразднением коммунистической партии в начале 1933 года. Никто ещё не утверждал, что в то время имело место систематичное убийство заключённых. В те годы делались попытки обратить этих политических заключённых в национал-социализм. Однако люди, противостоящие правительству из политических побуждений, как правило, образованны и интеллигентны, в то время как эсэсовцы, служившие в этих концлагерях и пытавшиеся вразумить заключённых, как правило, не были сливками общества. Неудивительно поэтому, что эти ранние попытки по идеологической обработке, как правило, не имели успеха. Достижения германского правительства в сфере экономики и внешней политики оказывали большее влияние на население, нежели репрессивные меры в лагерях, нередко дававшие прямо противоположный результат.

Впоследствии концлагеря стали также использоваться для изоляции криминальных и асоциальных элементов, считавшихся неисправимыми. В эту категорию были включены и гомосексуалисты и цыгане. После так называемой «Хрустальной ночи», имевшей место 8 ноября 1938 года, евреи впервые попали в лагеря только из-за того, что они были евреями.

Впрочем, почти все они были вскоре отпущены на свободу. Переход к так называемому «окончательному решению еврейского вопроса» и массовым депортациям в лагеря произошёл только после начала советской кампании летом 1941-го.

С: Ага, значит, вы всё-таки признаёте: окончательное решение было!