Лекции по пастырскому богословию

Сам Александр не отдавал еще себе ясного отчета в своем жизненном призвании, но бывали моменты, когда это призвание само неожиданно и властно напоминало ему о себе. Так, за год до окончания семинарии Александр очень серьезно заболел. Он сам рассказывал об этом: "Все отчаялись в моем выздоровлении, мало надеялся и я сам. Послали за духовником. Он долго не ехал. Я сказал: "Прощай, Божий свет!"[578] И тут же Александр дал обещание Господу, что если Он воздвигнет его здравым от одра болезни, то он непременно пойдет в монастырь[579]. Александр никогда не думал о монастыре, и вдруг дает обет сделаться монахом. Не ясно ли из этого, что этот обет, неведомо для него самого, давно уже сложился и жил в глубине его сердца. Он был уже начертан предшествующими обстоятельствами его жизни, благочестивым настроением его души, но недоставало только подходящего случая для того, чтобы это настроение ясно в сознании благочестивого юноши.

Юноша выздоровел, но исполнить обет сразу не имел возможности: ни начальство, ни родители не отпустили бы его до окончания курса занятий. А год, проведенный в привычном оживленном товарищеском кругу, ослабил его желание уйти в монастырь. В 1836 году, окончив семинарию, Александр не решился тотчас постричься в монахи; в душе его происходила острая внутренняя борьба между принятым решением и страхом порвать необходимости связь с привлекательными сторонами жизни в миру. Перед 23-летним юношей открывалось несколько жизненных дорог. Он мог пойти в высшую Духовную школу — академию, мог стать священником и отдаться пастырской деятельности; он мог пойти в университет, куда в то время шло много молодых людей из семинарии. Ему необходимо было определить дальнейший путь в жизни. Совесть как бы постоянно обличала его за неисполнение данного им обета, но он не находил еще в себе мужества твердо стать на путь монашества. Поэтому он решил избрать для себя такое общественное положение, находясь в котором, он имел бы возможность исполнить свое обещание.

В это время один помещик предложил Гренкову быть учителем его детей. Он с радостью соглашается на это предложение. Двухлетнее пребывание в доме помещика имело большое значение для его будущей деятельности как духовного руководителя не только монашествующих, но и мирян, ибо здесь он впервые познакомился со светским обществом, что значительно расширило его жизненный опыт. Здесь у него начинает проявляться заботливое попечение о людях и умение направлять их волю в сторону добра.

В 1838 году в Липецком Духовном училище открылось место преподавателя, и 7 марта Александр Михайлович занял эту должность. Здесь он проявил себя как добрый и вместе с тем строгий наставник оставил после себя добрую память. К нему искренно были расположены сослуживцы, он очень любил преподавательское дело; казалось, жизнь протекала ровно и безмятежно, но на самом деле было не так. Внутренний голос не давал ему покоя, и чем больше проходило времени, тем мучительней становились укоры совести; временами он продолжал развлекаться в кругу молодежи, но и в разгар веселья он чувствовал какое-то внутреннее неудовлетворение. Внутренний голос упрекал его за пустое времяпрепровождение, неотступная дума о монашестве, о принятом обете не покидала его сердца. Вот как сам старец описывает свое положение того времени: "После выздоровления я целых четыре года все жался, не решался сразу покончить с миром, а продолжал по-прежнему посещать знакомых и не оставлял своей словоохотливости. Бывало, думаешь про себя: ну вот, отныне буду молчать, не буду рассеиваться. А тут глядишь, зазовет кто-нибудь к себе, ну, разумеется, не выдержу и увлекусь разговорами. Но придешь домой, — на душе неспокойно; и подумаешь: ну, теперь уже все кончено навсегда, — совсем перестану болтать. Смотришь, — опять позвали в гости, и опять наболтаешь. И так вот я мучился целых четыре года"[580]. Облегчение от этого мучения глубоко верующий Александр Михайлович находил в молитве. На казенной квартире, где он жил с товарищами по службе, у него была икона Божией Матери "Тамбовская" — родительское благословение. И перед этой иконой он часто ночью, неслышно для людей, подолгу молил Небесную Утешительницу управить путь его жизни. Избегая насмешек соседей по квартире, он стал уходить молиться на чердак, а потом за город, в лес.