Лекции по патрологии I—IV века

На первом месте необходимо поставить своеобразный склад религиозной жизни языческого общества. Мы так привыкли составлять свое мнение о религиозной жизни населения греко-римской империи на основании великих классических писателей, что незаметно отождествляем их отношение к народной религии с отношением к ней самого народа; а между тем трудно представить более ошибочное заключение, чем это. Но если мы желаем правильно понять и оценить проявления религиозной веры в греко-римской истории, мы должны раз навсегда исключить из рассмотрения великих аристократов мысли и обратить внимание на писателей, стоящих на более подлинном народном уровне. Что народ крепко держался политеистических верований и при надобности способен был защищать их с крайним изуверством, это безусловно верно. Смерть Сократа служит достаточным доказательством этого. Правда, это произошло в V в.[310] до P. X. Последующее время отмечено непрерывным интеллектуальным прогрессом с преобладающим скептическим направлением, вследствие чего трудно ожидать найти то же общее господство искренней веры через шесть веков. В продолжение этого длинного периода поэты и философы продолжали разрушать и осмеивать народную мифологию. Они обращались ко все более расширяющемуся кругу слушателей; они прямо указывали на факт, что немногие из занимающих видное положение исповедовали религиозную веру; они с поразительным эффектом доказывали бессилие богов — отсюда следовало с логичностью то заключение, что религия, исповедующая таких богов, должна быть признана ложью. Однако несомненно, что народом такое, по-видимому, естественное заключение не было сделано. Скептическая философия не могла удовлетворить исканий даже образованных классов и никогда, за редкими исключениями, не касалась низших классов общества. Масса людей никогда не была без веры в сверхъестественное. Что в языческом народе продолжало господствовать искреннее убеждение в истинности языческой религии до позднейшего времени, об этом свидетельствуют, например, Тертуллиан и Августин; в противном случае эти писатели не боролись бы с ней так энергично. Основания этого явления лежат во всеобщем влечении человеческого духа к религиозной вере. При недостатке здравой веры сохранялась привязанность к часто отвергаемым сказаниям мифологии как единственному следу, оставленному чем-то, стоящим выше грубой реальности видимого мира, как единственному звену, которое связывало дух с возвышенным и счастливым прошлым. Народности, подобные галлам, которые не имели развитой мифологии, или подобные азиатским племенам, для которых сила служит символом божества, без сомнения, приняли апофеоз кесаря как нечто большее, чем прием государственной политики. Если и не считали императора действительным божеством, то во всяком случае смотрели на него как на представителя неба. И в общем упадке духовной и нравственной жизни это могло казаться единственной преградой против чистого материализма и удерживалось с неразумными и отчаянными усилиями. Из этих и из других причин к концу I в. христианской эры обнаружились явные признаки религиозной реакции против скептицизма философов и интеллигентных классов. Во втором столетии языческая реакция усилилась, и век Антонинов был временем ее высшего расцвета. Постройка храмов, учреждение новых штатов жрецов, умножение религиозных обрядов и празднеств дают убедительное свидетельство об этом факте. По различным мотивам возрождение язычества правительством взято было под свое покровительство. Вследствие этого в массах религиозное чувство сделалось крайне и даже болезненно деятельным. Физическое изъяснение мифологии, которое удовлетворяло людей науки, не привлекало к себе простого народа. Но для него были найдены другие пути осмысления мифологии, именно, в примирении ее с религиозным чувством через отождествление древних богов с теми посредствующими духовными существами, которые действуют в качестве агентов верховного Бога в материальном мире. Эти духовные существа, которым дано было имя демонов (δαίμονας), обладали в некоторой степени телесной природой и в их господство отданы были почти все области человеческой жизни. Им можно было поклоняться под древними знакомыми именами богов, и человеческий дух находил удовлетворение своему стремлению к единению с невидимым миром. Это учение так глубоко отвечало потребностям века, что было принято значительной частью человечества. И вера в демонов, в вездеприсутствие их, в постоянное воздействие их на мир, историю и человека является одной из характерных и поражающих своей особенностью сторон того эллинского миросозерцания, среди которого вращалось первоначальное христианство. Не только языческие идолопоклонники, но и христианские апологеты примкнули к этому взгляду. Но в то время как одни открыли в этом учении новый источник религиозного удовлетворения, другим оно казалось страшным ослеплением, вследствие которого силы зла приняты были за силы добра. Большая часть апологетов признает реальность этих посредствующих существ и не сомневается в их влиянии на умы людей, и немалая часть их аргументации состоит в доказательстве неоспоримой очевидности их злой природы и невыносимого рабства, к которому они ведут человеческий род. Эта же популярная реформация язычества имела сильное влияние на более чистые и благочестивые умы. Если мы обратим внимание на двоякий конфликт, в который вступила Церковь: с одной стороны — с грубым язычеством, с другой стороны — с более возвышенными эзотерическими формами его, мы заметим, что в обоих случаях отношение христианских апологетов было различно: в первом случае это была решительная враждебность, без всяких компромиссов, в другом — более симпатичное отношение, когда имеется в виду цель, к которой стремилось реформированное язычество, но и отрицательное, когда взвешиваются рекомендованные им средства для этого, которые представляются пустой тенью действительного способа спасения. Но несомненно, что из обоих источников возобновленной религиозной жизненности возникал искренний, хотя и превратный религиозный энтузиазм. Поэтому было бы несправедливо по отношению к народному язычеству видеть в нем только слепую неразумную ненависть к христианству; это была действительная сила, с которой должно было считаться христианство, и кажущиеся утомительными пространные рассуждения апологетов о безрассудности и непристойности языческой религии с ее мифологией отвечали насущным потребностям современной жизни.