Лекции по патрологии I—IV века

Но если мы обратимся даже к тому обычно обширному среднему классу, который не разделяет религиозного воодушевления народа, обладая известной степенью образованности, но и не проникнут всецело философским скептицизмом, то и здесь встретим такое настроение, с которым христианству необходимо было считаться весьма серьезно. Консервативные по своему настроению, такие люди твердо держатся той религии, в которой они родились, не по избранию, не по сююнности, но из благопристойности, из любви к спокойствию; они не мечтатели, не мистики — напротив, даже немного сомневаются, иногда над кое-чем смеются, однако неохотно допускают попытки поколебать их в традиционных взглядах и легко распаляются гневом против тех, кто стремится ввести новшества в религиозных делах. Представителем этого класса людей является Цецилий в диалоге под названием «Октавий», который Минуций Феликс написал в защиту христианства. В христианстве ничто так не возбуждает гнева Цецилия, как то, что оно провозглашает себя обладателем точной истины. «Достойно негодования или соболезнования то, что некоторые необразованные, невежды, чуждые понятия о самых простых искусствах осмеливаются рассуждать о сущности вещей и Божестве, о чем в продолжение стольких веков спорят между собой философы различных школ... Ограниченности человеческого ума так далеко до познания Бога, что ему недоступно ни то, что находится над ними на небе, ни то, что заключено в глубоких недрах земли; ему не дано это знать и постигать, и даже нечестиво пытаться проникать в эти тайны». Но, несмотря на свой скепсис, он строго держится традиционных верований. «Когда... повсюду встречаешь или решительный случай, или таинственную природу, то не лучше ли всего и почтеннее следовать урокам предков как залогам истины, держаться преданной религии, почитать богов, которых родители внушили бояться прежде, чем мы ближе узнали их?» «Хотя природа и происхождение богов нам неизвестны, однако все народы согласно и твердо уверены в их существовании, так что я не могу выносить такой дерзости, нечестивого безрассудства тех людей, которые бы стали отвергать или разрушать религию столь древнюю, столь полезную и спасительную» (Octav. 5; 6; 8). И Цецилий, вовсе не принадлежавший к черни, однако произносит беспощадный приговор над христианством: «Так как нечестие разливается скорее при помощи все более усиливающегося с каждым днем развращения нравов, то ужасные святилища этого общества умножаются и наполняются по всему миру. Надо его совсем искоренить, уничтожить» (Octav. 9).

Таковы были те религиозные основы, которыми определялось отношение общества к христианам. Имея их в виду, мы поймем, что язычники не могли мириться с отрицательным отношением христиан к тому, что в религиозной и общественной жизни составляло гордость и радость населения: кто делался христианином, тот больше не почитал отечественных богов, не участвовал в празднествах, процессиях и играх, которые были установлены в честь их. Христиане не преклонялись перед богами и не воскуряли перед ними фимиама, — вообще это были люди, которые порвали со всем, что почитал народ и что он получил от отцов как дорогое наследие. Для язычников было совершенно непонятно духовное богопочитание христиан: без храмов и изображений, без алтарей и жертв ни один язычник не мог мыслить религиозного культа. Если христиане не имели всего этого, то они не имели Бога. Правда, они говорили о невидимом, вездесущем Боге, но для язычников это было непостижимо. «Какие диковины, какие странности выдумывают христиане! — говорит Цецилий. — Они говорят, что их Бог, Которого они не могут ни видеть, ни другим показать, тщательно следит за нравами всех людей, делами, словами и даже тайными помышлениями каждого человека, всюду проникает и везде присутствует; таким образом они представляют Его постоянно беспокойным, озабоченным и бесстыдно любопытным, ибо Он присутствует при всяких делах, находится во всяких местах и оттого, занятый всем миром, не может обнимать его частей или, развлеченный частями, обращать внимания на целое» (Octav. 10). Невидимый Бог для язычников не был Богом. Поэтому христиане для них были атеистами. «Долой безбожников!» — было обычным криком народного неистовства во время преследований. Безбожники-христиане должны были подвергнуться гневу богов; в отношении к этим нечестивцам небожители, может быть, слишком милостивы и долготерпеливы, но из-за них невинная толпа их благочестивых поклонников наказывается тяжкими испытаниями. Далее, язычник не мог усвоить самой мысли о возможности новой религии. Достоинство и истинность религии определяется ее древностью: «Святость обрядов и священных учреждений тем более возвышается, чем они древнее» (Octav. 6). Христианство — совершенно новая религия, следовательно, по взгляду язычника, ложная. Насколько упорно было это возражение Лротив христианства и насколько оно казалось сильным, об этом говорит та настойчивость, с какой апологеты доказывают древность христианской религии.