Лекции

Если здесь есть историки, они должны помнить имя патриарха Фотия — хотя бы фотиевое крещение Руси должны помнить IX века. Это был крупнейший византийский учёный–богослов, и он однажды сказал так: «В человеке я вижу тайну богословия». Не потому что человек — это Бог, как утверждают, скажем, концепции брахманизма — нет, не поэтому. А потому что человек — это образ Бога и Бог касается сердца человека и по этому следу, который в нас оставляет отпечаток встречи со Всевышним, — по этому следу мы можем определить, кто нас коснулся и что Он есть такое…

Значит, непосредственный предмет исследования в акте духовного познания — внутри положен по отношению ко мне, то есть объект исследования — во мне. Субъект исследования — я сам. Инструмент следования — тоже я сам. Только меняя себя самого, я могу изменить поле моего зрения так, чтобы в поле моего зрения попал Бог… Я не могу менять внешний мир с этой целью, я не могу менять с этой целью (чтоб я узнал, есть Бог или нет) другого человека — я должен своими глазами Его увидеть. Помните, в Книге Иова это удивительно говорится в концовке: друзья Иова так много ему говорили о Боге, что Иов с ними спорил (и правильно делал). В конце же, когда Бог является ему, Иов говорит: «Доселе я только слышал о Тебе, а теперь вижу своими глазами и впрямь смолкаю».

Итак, меняя себя самого, человек в состоянии увидеть подлинную структуру мироздания. Человеческое сердце устроено наподобие глаза лягушки: лягушка видит только движущиеся предметы. Или мы можем сказать иначе (систему отсчёта изменим): когда лягушка прыгает, она видит землю. Вот точно так же человеческое сердце: начинает различать добро и зло только, когда человек приходит в нравственное движение. Если он просто сидит и никаких добрых дел не делает, его сердце глухо и он только медитирует на тему: «что воля — что не воля, всё равно».

Был замечательный христианский проповедник в России начала века — Владимир Марценковский. Он оказался в эмиграции после революции. И однажды в Париже произошла такая сцена: Марценковский на мосту через Сену увидел юношу, студента. А этот мост назывался в народе «мост самоубийц»: так было принято у студенческой молодёжи в Париже — с этого моста бросаться в Сену.

И вот Марценковский видит молодого человека. Причём по его одежде понятно, что он не от плохой жизни собирается это сделать: не от нехватки денег или хлеба. И вот что делать? Подойти к нему и, потрясая Евангелием, начать говорить: «Да что ты делаешь? Ты ад себе уготовил!» и так далее? Это не очень верный путь. Марценковский делает иначе.

Он к нему подходит и задаёт совершенно дурацкий вопрос: к нему подходит и задаёт совершенно дурацкий вопрос: »Простите, молодой человек, мне кажется, у Вас есть деньги?»Простите, молодой человек, мне кажется, у Вас есть деньги?»

Студент так опешил немножко и говорит: удент так опешил немножко и говорит: »Да, деньги есть…». Да, деньги есть…».

Тот ему дальше задаёт вполне логичный уже вопрос: т ему дальше задаёт вполне логичный уже вопрос: »Вы знаете, мне кажется, что деньги Вам уже больше не понадобятся?»Вы знаете, мне кажется, что деньги Вам уже больше не понадобятся?»

Ну, действительно, вроде с рыбами расплачиваться золотом совершенно не к чему. И тогда следует уже не вопрос, а просьба:, действительно, вроде с рыбами расплачиваться золотом совершенно не к чему. И тогда следует уже не вопрос, а просьба: »Знаете ли Вы, вот здесь вот ниже по течению квартал — квартал бедноты. Может, Вы могли бы на 5 минут отложить исполнение Вашего решения — пойти туда, отдать кому‑нибудь деньги, которые Вам не нужны уже больше. Затем возвращайтесь и делайте уже, что хотите. Я Вам мешать не буду». Знаете ли Вы, вот здесь вот ниже по течению квартал — квартал бедноты. Может, Вы могли бы на 5 минут отложить исполнение Вашего решения — пойти туда, отдать кому‑нибудь деньги, которые Вам не нужны уже больше. Затем возвращайтесь и делайте уже, что хотите. Я Вам мешать не буду».

Ну вот, студент на это поддался — ушёл и назад он уже не вернулся. Понятно — почему… Потому что, когда он совершил этот добрый жест, его сердце светлее стало… И мир уже не был настолько страшен, как казался минуту назад.